Скрепы нового мира

6. Не прощаясь

Москва — Баку. Лето 1931 года (год и один месяц с р.н.м.)

У ограды ревет корова. Она требует трех вещей: свежей травы, солнца и секса. Ревет она упрямо, забирая все выше, вытягивает от привязи морду и глупо таращит глаза. С таким откровенным характером ей легко живется на свете. А вот нам с Сашей — тяжело. Позади городок Тихорецк и пять верст пыльной дороги, вьющейся по выжженной солнцем степи. Впереди, за заваленными наземь жердями ограды, несколько нелепых сараев. Не видно ни указателя, ни вывески, ни одного живого человека.

— Эге-гей! — заорал я во всю мочь. — Есть тут кто живой?

В ответ — рев коровы. Она тут за главную.

— Мы часом дорогой не ошиблись? — осторожно поинтересовалась Александра.

— Вроде не должны, — приподняв шляпу, я поскреб давно не мытый затылок. — Тут дорога-то всего одна. Вот же, глянь сама! Там, за поворотом, калиточка виднеется, как раз возле нее нас ночью часовой и пугал.

— И куда этот кретин провалился?

— Сейчас посмотрим…

— Только осторожно, ради Бога! Пальнет еще!

— Этот может!

Мы подошли ближе. Ночью на пятачок у калитки светил со столба карбидный фонарь, невдалеке перекликались полупьяные голоса, в ногах крутилась, пытаясь ухватить меня на икры, злобная собаченция. А отмороженный на всю голову красноармеец заведенно, как граммофон, талдычил прямо в лицо: «никого пущать не велено! Кто подойдет ближе, чем на сто шагов, того буду застреливать!» Теперь же, под светом раннего утра, тут не оказалось никого. Толкнув незапертую калитку, я добрался до дверей главного сарая. Постучался, сперва легко, костяшками пальцев по табличке «Укрповпрушлях», потом вдарил кулаком, по филенке, под конец — с ноги, в полный размах и куда попадет.

— Они что, вымерли все?

— Может на квартиру в Тихорецк вернемся? — предложила Саша. — Всего-то три версты.

— А смысл бегать туда сюда? — расстроился я. — Проще на ступеньках в дверям привалиться, да подремать. Все равно рано или поздно кто-то, да придет.

— Хоть так, — легко согласилась супруга. — Страсть как спать хочется!

Я уселся на ступеньку крыльца, Саша рядом, пристроила голову на мое плечо, и тут же уснула. Попробовал было последовать ее примеру, но сон никак не шел. Скоро, отчаявшись, я принялся в очередной раз разбирать цепочку событий, которая занесла нас в глухой городишко посреди поистине бескрайних полей.

… На вокзал, за билетами, мы отправились прямиком из посольства Польши. Пусть поезд пойдет не сразу в Варшаву, а хотя бы в Питер, Минск или Одессу, задерживаться в Москве я не собирался и лишнего часа, причем при любом исходе паспортного вопроса. Все долги закрыты. Подробные инструкции на изобретения с утра обменяны у Лукашенко на рекомендацию парткома. Жалкие пожитки — розданы коммунарам из бригады. Единственный ценный агрегат, мощный радиоприемник, подарен бригадиру. Самое необходимое, то есть белье, платье и туфли — легко уместилось в легком фибровом чемоданчике. Туда же, ровно в размер, легла вытряхнутая из рамы картина, та самая, которую мы с Сашей прикидывали отдать в подарок Бабелю.

Беспризорники, специалисты по стоянию в очередях, прямо с парадных сдвоенных арок Октябрьского вокзала огорошили нас новостью — они перестали брать за свою работу хлеб, яйца и прочую снедь. Взамен — ультимативно потребовали серебро, на худой конец, бумажные червонцы, но по откровенно грабительскому курсу.

— Куда прикажете припасенную булку девать? — недовольно пробурчал я, озабоченно оглядываясь по сторонам в поисках более сговорчивой ватажки.

— Голубям скормите, товарищ! — ощерил гнилые пеньки зубов вожак.

— Упродкомов на вас нет! — аж поперхнулся я; голодной зимой за столь кощунственную идею дружки могли и прирезать.

Попробовал отыскать в лексиконе подходящие ситуации слова, и тут… среди снующих в толчее людей, совсем рядом, взгляд наткнулся на знакомое лицо. «Ведь я его сегодня видел, и уже не раз!» — мелькнула мысль, недреманное око паранойи тут же сорвалось на беззвучный визг: — «Пасут!!!» Логическая связь выстроилась без труда: достаточно вспомнить лоснящуюся, безмерно довольную морду Лукашенко. Сдал, паскуда! Ведь еще поинтересовался, вражина, про черновики, а я ляпнул, не подумав — «на кой черт они мне сдались»? А он получил все бумаги и сдал, сука, сдал как стеклотару! Эдак дело для ГПУ выйдет совсем чистым — проклятый белоподкладочник бежит за границу с секретами трудового народа. Моя позиция даже с черновиками слаба донельзя, не котируется в СССР слово контры против цехового партогра и профорга. Без подкрепления лабораторными журналами — вовсе безнадежно. Хотя в действительности разницы нет: что так, что эдак, в застенки Лубянки мне живыми попадать нельзя никак. Ладно сам сгину, так еще и Сашу с Бабелем и Кольцовым за собой к стенке уволоку.