Скрепы нового мира

В конце концов, потеря и правда невелика. За границей игнитрон[146] или уже изобретен, или будет изобретен в ближайшую пару лет. В любом случае, защитить его продуманной системой международных патентов я не успею ни в СССР, с помощью Электрозавода, ни за границей, самостоятельною. Долго, безумно дорого, вдобавок абсолютно бессмысленно без собственной шайки лойеров. А главное, не требуется для успешного бизнеса. Самое интересное в игнитроне — вовсе не возможность избавиться от механики в поджиге, но возможность полупериодного управления током через выпрямитель посредством сдвига момента зажигания дуги. До появления недорогих силовых тиристоров — очень, очень жирная тема. Я в ней непременно отмечусь — если вдруг звезды сойдутся в подходящую комбинацию.

— Зря уезжаешь! — вновь, вроде как уже искренне, посетовал Лукашенко.

Конечно зря, если смотреть на ситуацию без шор послезнания. Перспективы для изобретателя в СССР ого-го! Как и риски. Пусть Сталин в мавзолее, да вот большевики-то остались прежними.

— Любовь превыше всего, — со всей возможной серьезностью отказался я. — Так что, по рукам?

— Убедил, — Лукашенко протянул навстречу моей руке свою.

Рука профорга оказалась мягкой и холодной. Несколько часов, вплоть до самого дома, меня не отпускало ощущение, что потискал лягушку.

* * *

Изрядно беспокоивший Александру вопрос денег на поверку оказался самым простым в решении. Все же хорошо быть богатым. Зарытого в тайнике под Одессой запаса долларов и золота на выкуп из советского рабства, конечно, не хватило — в сумме не набралось и полутысячи долларов. Зато там, между купюрами, лежало несколько пустых листиков моей чековой книжки. Конечно, в теории чек можно выписать хоть на салфетке или банановой кожуре, в теории он будет вполне действительным, но… в реальности, даже в патриархальной глубинке Соединенных Штатов, чужак таким экзотическим способом сможет оплатить разве что стаканчик виски в баре.

Типографский же бланк, на мой взгляд, вызывает чрезмерное доверие. Подделать его проще простого, однако для немца или американца нет ничего более обычного, чем положить заполненный и подписанный чек в почтовый конверт, затем отправить как обычное письмо продавцу, партнеру или, если приспичит, куда-нибудь в Африку, на благотворительность.[147] Таким образом Саша не стала исключением из правил — она «получила» на свое имя чек от старого «друга» деда, некого Хорста Кирхмайера, гражданина Германии.

Дальше — проще, благо, НЭП доллары или фунты в частных руках не отрицает. Еще зимой Наркомфин разрешил Внешторгбанку открывать для советских граждан текущие счета в иностранной валюте.[148] Типа «А» — для тех, кто находится за границей, типа «Б» — для тех, кто находится в СССР. Когда владелец пересекает границу — счет меняет статус. В остальном — все как в любом заграничном банке, абсолютно никаких отличий. Те же конторки, те же окошки, те же тихие, обходительные клерки старой имперской школы. Одни лишь комиссии — поистине советские. Конвертация — пять процентов. Открытие счета — сто золотых рублей, они же двести баксов. Проверка чека в обычном порядке, за месяц, — всего десятка. А вот по нужному нам срочному тарифу — уже полтинник. Еще и ждать десять дней, пока письмо с чеком дойдет до Union Bank of Switzerland, пока там убедятся в совпадении почерка и подписи, да отобьют телеграмму-акцепт в СССР.

Сколько нервов сгорело и лопнуло за время ожидания — сложно передать словами. Я спал с тщательно вычищенным и смазанным браунингом под подушкой, на улицам передвигался не выпуская руки из правого «боевого» кармана пиджака, постоянно отирался возле витрин, проверяясь на слежку. Саша не отходила от меня ни на шаг, успокаивала, подшучивала, но я видел — она тоже оглядывается по сторонам, а под ее глазами — все заметнее и заметнее сизые круги бессонницы. За советскими паспортами, собрав все нужные справки, мы собирались как на последний решительный бой. И напрасно — получение заветных бумаг прошло до обидного буднично, как будто забрали в магазине три кило картошки по карточке. Единственным крошечным пятнышком грязи стало едкое напутствие расстроенной в лучших чувствах паспортистки:

— Поторопитесь с визами… господа!

Ну, это она от бессилия и злобы ругается. Въездную визу дочери профессора Бенешевича и внучке профессора Зелинского глава польского консульского отдела Адам Зелезинский проставил буквально через час, то есть собственноручно и без малейшей заминки. Да и меня, то есть ее мужа, не забыл, с видимым удовольствием поздравил, а едва узнав, что я инженер-электрик — не стал слушать возражений, написал рекомендательное письмо своему знакомому, в Варшавский политех.

Как вышли, Саша не выдержала, в слезах бросилась ко мне на шею прямо на крыльце посольства:

— Поверить не могу!

— Ну все, все! — я шутливо раздул ее выбившиеся из-под шляпки локоны. — Только не плачь! Еще два денька в поезде, и доберемся до Варшавы. А потом сразу рванем в Берлин, покажу тебе Wertheim![149] Ей-ей, тебе там понравится, я точно знаю!

Лучше бы я тогда промолчал!