Скрепы нового мира

Как я ни старался сойти за кого-нибудь другого, тихий рокот запускаемого двигателя показал — Саша меня заметила. Освещение приборной панели подсветило ее бледное лицо.

Я пригнулся к опущенному стеклу машины, бодро отрапортовал:

— Сделал все, что мог; кто может, пусть сделает лучше.

Саша обхватила руками мою голову, осторожно, словно боясь сломать, потянула к себе. Слова не нужны. Глаза, полные боли и слез, красноречивее любых слов.

* * *

Снопы света от шести фар мчатся по асфальту стаей серых борзых, чудесный рык спущенного с привязи семилитрового исполина разгоняет кровь в жилах пуще старого французского вина. Пятиметровая двухтонная туша семьсот десятого Мерседеса послушна рукам Александры, идет легко, по-женски плавно, как будто забавляясь в учтивом вальсе. Только подозрительно быстро мелькают тополя по обе стороны от дороги.

— Не гони, — кладу я ладонь на колено жены. — Или давай я поведу.

— Сам же говорил, для надежного алиби нужно позавтракать в Мюнхене, — ворчит она в ответ. — Отпустила тебя одного, обещал ненадолго, а провозился до трех ночи!

Но я знаю, ей просто нравится лететь сквозь ночь по пустому шоссе.

— Спидометра на тебя нет!

— Перестраховщик! — улыбается в ответ Саша.

Тут она опять права. Я не только поставил чужие номера, но и сам, своими руками выкрутил тросик одометра из коробки передач. Так наш механик не увидит лишнюю тысячу километров пробега. Так что теперь остается только гадать, насколько быстрее сотни мы едем.

— До Мюнхена осталось всего-то километров четыреста! — делаю я еще одну попытку. — Вот начнет светать, тогда и прибавишь.

— Не забывай, машину нужно помыть, тент сложить, масло и бензин залить.

— Придумала сложность, пыль стереть, — притворно фыркаю я.

Шоссе плавным поворотом скользит к железной дороге. В высоком луче прожектор-искателя поблескивают рельсы, где-то далеко впереди, чуть пониже звезд, колеблются хвостовые огни поезда. Саша плавно дожимает педаль газа, и вот уже ярко освещенный вагон-ресторан катятся рядом с нами. Спят там не все, кто-то, все еще достаточно трезвый, отрывается от стола и вяло машет нам рукой. Еще минута, и брызгающий искрами паровоз остается позади.

— Они, те кто в поезде, едут в свое будущее, — вдруг замечает Саша. — Они ничего не знают.

— Теперь все немцы ничего не знают, — отшучиваюсь я. — Мы их обогнали совсем на чуть-чуть.

— Думаешь, завтра все закончится?

— Сегодня, — поправляю я. — Уже сегодня.

Мне не надо уточнять, что имеет в виду Саша. Ответственность за судьбу целого мира — не шутка. Мы не атланты. Мы устали, мы хотим жить как все, не зная будущих кошмаров. Вернее сказать, мы до ужаса боимся стать их соучастниками.

— Поверить не могу!

— К хорошему быстро привыкнешь.

— Как к бананам?

— Фу! Что за плебейский вкус?!

— Сам дурак!

Бью я себя по лбу ладонью, тянусь назад, за спинку сидения. Кроме прочего, там заныкана огромная гроздь бананов. Выламываю самые толстые и спелые плоды, сдираю шкурку, затем принимаюсь по-свински отрывать маленькие кусочки и отправлять их в Сашин рот, то и дело облизывая свои измазанные в сладкой мякоти пальцы.

— Ведь правда, — интересуется Саша, — если бы мы ехали из Берлина в Мюнхен в твоем мире, то могли прямо сейчас позвонить Бабелю в Москву, и не только поговорить, но еще и показать ему, чем мы тут занимаемся?

— Запросто, — чуть-чуть преувеличиваю я возможности мобильной связи. — Набираешь в вотсапе, будто решился скинуть на карточку прошлогодний долг, а сам бананом в камеру на! А ну подавись, жирная сволочь!

— Ха-ха-ха, — заливается смехом Саша. — Подавись! Подавись!

Банан для берлинцев — признак голода, точнее, способ чуть-чуть этот самый голод облагородить. Добавить к пустой похлебке и бутерброду с котлетой дешевый, продающийся на каждом углу банан[224] — вот тебе и десерт, как в положено в доброе время, и сытость. За пятнадцать лет немцы успели выкинуть из своей памяти клубни Гинденбурга,[225] забыли, что настоящий голод — это когда хлеб строго по карточкам, а бананы — на картинках в старых книгах.

— Надо бы собрать товарищам посылку…

— …голодающим советским пролетариям от бедных детей Африки!

В нашем беззаботном веселье есть глубокий смысл: мы играем и, невольно, чуть-чуть переигрываем. Играем прежде всего для самих себя, в глубине души мы прекрасно знаем, что еще ничего не решено, что новый мир может оказаться не лучше старого, и вообще, у судьбы в запасе стопятьсот коварных трюков, которые сведут все наши усилия к нулю.

Знание будущего научило нас не оглядываться вперед.

Покачиваясь в лучах фар, навстречу нам несутся невысокие дома. Грохот мотора разрывает тесную улицу. Саша недовольно закусывает губу, умеряя мощь Мерседеса до масштаба безвестного городка. Лают собаки, белым взъерошенным комком выворачивается из под колеса чья-то глупая курица.

— К утру съедят, — констатирует Саша.

— Попала в неправильное место, — паясничаю я. — В неправильное время.

— Нехороший знак…

— А ты не гони!