Скрещение судеб

Несколько предварительных слов о сдаваемом. Прежде всего, я скорее переводчик, чем прозаик. Писать прозу для меня не так “внутренне обязательно”, как переводить. Сдаю здесь в качестве так называемых “творческих работ” две вещи[152] носящих для меня фрагментарный характер. Они мне ценны и нужны как вклад во что-то большее; не сомневаюсь, что их самостоятельно-художественное значение очень низко. Они только часть моего “диапазона”; они – не случайны, но односторонни. Короче говоря и одним словом – se la donne pour ce que sa vaut[153].

Из готовых работ у меня еще есть сказка и два перевода с французского языка. Не даю их потому, что еще не успел переписать набело. Лучшим произведением Мура так и осталось письмо к Муле от 8 января 1943 года.

Последняя зима. Декабрь, январь, февраль. Лидия Григорьевна Бать говорила мне, что она как-то в декабре столкнулась с Муром в Доме литераторов на улице Воровского, на Поварской, в дубовом зале, где должен был состояться какой-то вечер, где было не топлено, сидели в шубах. Зал был почти пуст. Они перекинулись с Муром несколькими фразами. Она звала его заходить, но он так и не зашел.

Был он и на другом вечере – тоже в декабре или в ноябре – в Литературном институте. Но об этом мне уже рассказала Ирина Валентиновна Бурова. Ее привел на тот вечер студент института Саша Лацис. Он куда-то исчез, а рядом сидели двое молодых людей, которые бойко говорили по-французски, рассказывая смешные, вольного содержания анекдоты. Ирина Валентиновна не выдержала, засмеялась и предупредила молодых людей, что она все понимает. Они были смущены и пересели от нее подальше. Когда вернулся Лацис, она спросила его, кто эти ребята. Один из них оказался сыном Цветаевой, другой – Митей Сеземаном. Придя домой, Ирина Валентиновна рассказала об этой встрече мужу, Андрею Константиновичу Бурову. Она знала, что во время своей поездки по Европе в 1935 году он познакомился с Мариной Ивановной. Сама она видела ее только однажды – это было в девятнадцатом году на похоронах Стаховича.

Когда в следующий раз к Буровым зашел Лацис, Буров написал на листке бумаги запомнившуюся ему строчку из стихотворения маленького Мура: “Je suis assis a l’ombre du pilier” (Я сижу в тени быка…) – и просил передать ему. Мур был очень озадачен – кто мог в Москве знать эти его детские стихи? А Лацис сначала его разыгрывал. И не сразу сказал, что Буровы звали его к себе. Ирина Валентиновна говорила, что Мур тут же прибежал и стал бывать у них.

Буров был в свое время очень известным архитектором. Ему удавалось строить здания по своим проектам, и его посылали за границу, что в те времена было редкостью. Он любил стихи, интересовался поэзией и после войны бывал у нас на Конюшках, и Тарасенков читал ему из своих заветных тетрадок стихи Марины Ивановны. Но я совсем не помню, чтобы Буров что-либо говорил о Муре. Может быть, это пробел в моей памяти, а может быть, и к слову не пришлось. Познакомился Буров с Мариной Ивановной, судя по опубликованным его дневникам, 22 ноября 1935 года в Париже: «Вечером все были у одного архитектора, где нам вроде как “показали” Марину Цветаеву». Но о том, что он посетил ее, и о том, что маленький Мур читал ему свои стихи, не говорится – либо он не записал этого, либо не вошло в опубликованные воспоминания. Марина Ивановна подарила ему тогда книгу Стендаля «Красное и черное» с надписью: «Не люблю, но отдаю, как собаку, в хорошие руки».

К сожалению, я поздно узнала, что Мур бывал у Буровых: Андрея Константиновича к тому времени уже не было в живых.