Скрещение судеб

Но пройдет время, и «рапиры» скрестятся.

…А в Елабугу Аля так и не попадет. Тогда, в бытность свою в Рязани, у нее не будет возможности, а потом, спустя столько лет, когда она вернется наконец в Москву из ссылки, из Туруханска… Она страшилась этой Елабуги, где повесилась мать, страшилась этого кладбища, где затерялась могила… И то ей будет казаться, что теперь и вовсе уже разыскать – дело неосуществимое, то она вдруг будет судорожно хвататься за мелькнувшую надежду и начнет вести деятельную переписку, и даже будет момент – согласится потревожить других покойников, чтобы найти прах матери. Но вовремя откажется от этого… В 1960 году она решит поехать с теткой, с Анастасией Ивановной, когда та соберется в Елабугу, но будет все оттягивать поездку и не поедет, и напишет другой тетке, Елизавете Яковлевне: «Для меня мама живая, для Аси мертвая, и потому мы друг другу не спутники в Елабугу…» А позже Рафаилу Мустафину, который жил в Казани и который много сделал для того, чтобы разыскать могилу Марины Ивановны, но так же, как Анастасия Ивановна, не нашел, она скажет в письме: «У меня ужас перед Елабугой, ужас, который я до сих пор не в состоянии превозмочь. Насколько меня тянет к тем местам, где мама жила, настолько сильно мое отталкивание от места, где она погибла… Конечно, будь там могила, тот уголок, который оставшиеся в живых могут украшать, над которым могут плакать, – я бы поехала и приезжала; но там ведь только кладбище, где она затерялась…»

Когда Анастасия Ивановна была в Елабуге, она поставила крест и сделала на нем надпись: «В этой стороне кладбища похоронена Марина Ивановна Цветаева…» Так бы и стоять тому кресту по сию пору, с той надписью, и люди приходили бы и клали цветы к подножию креста, и служил бы тот крест людям вечным укором…

В 1966 году Союз писателей сподобился «благоустроить» предполагаемое место захоронения Цветаевой. И Але пришлось потратить много нервов и сил в борьбе с Литфондом. Она хотела, чтобы был поставлен крест взамен старого, обветшавшего, и чтобы надпись была обязательно сохранена – та, которую сделала Анастасия Ивановна. Но пока она была в Тарусе, Литфонд согласовал все с Эренбургом, который, не вникнув, в чем дело, подписал бумаги о сооружении памятника. И когда Але стало известно, какого памятника, она пришла в ужас!.. После революции так уж повелось, что на кладбищах сшибали памятники с могил старых отцов города и, «перелицевав», ставили на могилы новых отцов города. Подобной чести Литфонд удостоил и Марину Ивановну, ей предназначался монумент с могилы купца-мукомола… Любезнейший Арий Давидович Ратницкий, ведавший подобными делами, а в свое время очень помогший Марине Ивановне найти комнату, обижался на Алю и жаловался мне: «Ариадна Сергеевна ничего не понимает, ведь камень-то какой! Купцы с Урала выписывали! Вот умри завтра первый секретарь Союза писателей СССР, мы ж такой достать не сможем! А тут елабужский горисполком поделился». После длительной переписки Литфонд установил простую надгробную плиту. Надпись, на которой настаивала Аля, высечена не была. У нас неопределенности не любили.

Мне представляется, что давно настало уже время поставить на елабужском кладбище крест, заменив казенную плиту, и написать то, что написала когда-то Анастасия Ивановна, то, на чем так настаивала Аля: «В этой стороне кладбища похоронена Марина Ивановна Цветаева…»

И может быть, так именно и должно было случиться, таков и должен быть конец – по-цветаевски! Ничего не оставить – ни могилы, ни праха… Только душу свою живу!..

В Рязанском художественном училище закончился учебный год. Начались каникулы. Аля пишет Лиде Бать: «Чтобы как-то прожить лето, пришлось принять школьный секретариат и библиотеку…»