Скрещение судеб

Даже плакат был выпущен – убийцы в белых халатах: врач со шприцем в руке и зверским выражением лица. Спустя несколько месяцев, когда уже дали отбой и обвинение было официально отменено, я видела такой плакат в одном сельсовете, но на мое предложение снять его председатель сельсовета только махнул рукой, сказав: «Не эти, так другие будут. Не все ли равно! А плакат художественный, жалко снимать, и дыру как раз в стене закрывает!»

…До Али, до ее далекого сибирского селения на Енисее, газеты доходили с опозданием, и только 23 февраля, внимательно просматривая все статьи – то был главный и единственный источник информации (радио вещало местные новости), – она вдруг прочла такое, – что похолодела от ужаса: среди общих стандартных фраз о шпионах, диверсантах, врагах народа, врачах-убийцах, иудах, продавших родину за тридцать серебреников, ей бросилась в глаза фамилия: Гуревич С.Д.!.. Матерый троцкист, наемник американской разведки вовлекал людей в пагубную сеть шпионажа, выпытывал сведения, переправлял за рубеж секретные документы! Формулировки были те самые, и Аля все поняла!..

А год 1953-й разворачивался с некалендарной стремительностью: 4 марта было сообщено о болезни вождя, 6 марта – о его смерти, 7 марта – о новом руководстве страной. 4 апреля врачи – «убийцы, предатели Родины» – вернулись из тюрем домой…

«Дело врачей» было аннулировано. Сообщалось в газетах о неправильном ведении следствия с применением физического насилия. Отменялся указ Президиума Верховного Совета СССР от 20 января 1953 года о награждении орденом Ленина Лидии Тимашук, работавшей в Кремлевской больнице, чья «бдительность» якобы помогла раскрыть «злодеяния врачей». Это она написала разоблачающее письмо в ЦК и поспешно была за это награждена…

Потом новое правительство объявило амнистию. Амнистия касалась только уголовников. Берия перестарался, и уголовников было выпущено столько, что они захватывали поезда, грабили, убивали, терроризировали целые города. В Новосибирск, где большая часть их осела по дороге из лагерей, пришлось вызывать войска, чтобы навести порядок в городе. А в Пензе, куда я только что приехала от «Литературной газеты», каждое утро подбирали на улицах трупы. Милиции стало известно, что бывшие рецидивисты проиграли в карты какого-то московского корреспондента, а я была московским корреспондентом, и меня от греха подальше тут же выдворили обратно. На милицейском мотоцикле я была доставлена прямо к трапу самолета. Потом вдруг разнесся слух по Москве, что Берия не то убит, не то задушен, словом, Берии больше нет. Тиран номер два – пал!..

Говорили, не зря были объявлены маневры Московского военного округа. В Москве было полно военных. Даже из Сибири были привезены воинские части. Говорили, власти боялись, что Берия окажет сопротивление, что подымутся на его защиту войска НКВД. Говорили… Говорили… Столица была полна слухов.

А 10 июля появилась информация о Пленуме ЦК партии. На Пленуме был заслушан и обсужден доклад Маленкова о «преступной антипартийной и антигосударственной деятельности Берия». Теперь оказывалось, что и Берия тоже работал «в интересах иностранного капитала…».

Помню, мы с сыном вышли на Пятницкую за покупками, только что прошел дождь, и в луже плясал пьяный.

Берия, Берия
Вышел из доверия,
А товарищ Маленков
Надавал ему пинков!..

Рядом стоял милиционер в полной растерянности, не зная, что делать.

– Ну, шел бы ты лучше домой, отдохнул бы, ну, устал ведь!.. – уговаривал он.

А тот не унимался, хлопал себя ладонями по ляжкам:

Не созрела алыча
Для Лаврентья Палыча!..

В свой срок дойдет и до Туруханска сообщение о падении Берии, и тут Аля впервые почувствует реальную возможность перемен. Она сразу вспомнит о сестрах Канель, о Ляле и Дине.

Потом, когда Дина будет уже на свободе, Аля ей напишет: «Я однажды позволила себе нарушить данное вам с Лялей слово: на следующий же после разоблачения Берии день я отправила в Прокуратуру СССР письмо, в котором вкратце рассказала о вас обеих то, что мне было известно, включая даже Визеля – на некоторые фамилии у меня хорошая память… – так мне хотелось, родная, чтобы ты поскорей вернулась домой и чтобы все твои мучения поскорей прекратились, – да к тому же я не знала, что с тобой, можешь ли ты сама написать…»

А Дина действительно сама не могла написать. Она ничего не знала, что делается на воле; газет не давали, никакие сведения не проникали сквозь стены Владимирской тюрьмы!