Скрещение судеб

Когда ее выписали из тюремной больницы, ее вызвал к себе Берия. Ляля уверяла Алю, что Берия обладал гипнотической силой, она не могла выносить его взгляда и со всем соглашалась. Ляля легко поддавалась гипнозу. Дина рассказывала, как на Мамоновском однажды у них был в гостях гипнотизер и ему стоило только притронуться к Ляле, как она тут же заснула. Между прочим, он тогда и Мулю загипнотизировал, тот и плавал, и гавкал, и ходил на четвереньках, с ним можно было проделывать все, что угодно, к всеобщему удивлению — такой мужественный, решительный, энергичный и вдруг… Самолюбивая Шуретта была весьма этим шокирована. А вот Дина оказалась неподвластной чужой воле — гипнотизер ничего не мог с ней сделать. Но это так, к слову пришлось. А что касается Берия — то, мне кажется, просто жертве трудно вынести взгляд палача…

Берия, сверля Лялю тяжелым взглядом, уговаривал со всем согласиться и все подписать. Ее муж уже подписал, он во всем признался. Надо подписать и ей. Сопротивляться бесполезно, ведь уже доказано, что они были связаны шпионской работой с матерью, что после ее смерти они ездили за границу специально для того, чтобы наладить связи с иностранными разведками. А поездку эту им организовала Полина Семеновна, а Полина Семеновна была в очень близких отношениях с Александрой Юлиановной, и вместе они совершали поездки за границу, да и сама Ляля вместе с ними ездила, и уж ей-то хорошо известно, что не для лечения Полина Семеновна туда ездила…

И он подвинул к Ляле протокол, где были вопросы и ответы, вопросы и ответы, и на все вопросы были даны уже ответы! Ей оставалось только поставить подпись. И она поставила… Она говорила, что у нее не было сил больше сопротивляться, она была как во сне. Потом ее на какое-то время оставили в покое, потом снова вызвали к Берия. Переступив порог его кабинета, она увидела Жемчужину, и та сразу стала кричать на нее:

— Да ты с ума сошла, как ты могла сказать Лаврентию Павловичу, что я шпионка? Как ты могла подписать все это?

Ляля говорила Але, что ей отчаянно хотелось крикнуть: меня мучили, меня заставили лгать! Но леденящий взгляд Берия был устремлен на «ее, и его вкрадчивый голос опередил:

— Ну, вы ведь говорили, что Полина Семеновна была связана… что она ездила с вашей матушкой… что она передавала секретные сведения…

И Ляля услышала свой, казавшийся ей совершенно чужим голос:

— Ездила… передавала…

— Да ты просто сумасшедшая! — кричала Полина Семеновна, — ты на себя не похожа, что с тобой?!

Ляля думала, что она сейчас потеряет сознание, упадет, но Берия сделал знак, и ее выволокли из кабинета, она не могла идти, у нее подкосились ноги.

Берия дал ей свидание с мужем. Ляле даже давали слушать голоса ее детей. Следователь как старый знакомый звонил домой на Мамоновский и разговаривал с ее старшим сыном, школьником, и с младшим, которому было три года, а она по отводной трубке слушала их ответы и плакала…

Тепа как-то раз ночью проснулась — Аля с Лялей шептались:

— Тебя били? — спросила Ляля.

И Аля ответила:

— Били. Я вся в синяках была и очень ослабла…

Тепа была в ужасе: как это может быть, чтобы у нас в советской тюрьме били?! Такую, как Аля, могли бить?! И уткнувшись в подушку, она всхлипывала, боясь, чтобы ее не услышали. Теперь она понимала, почему у Али были такие темные круги под глазами, почему она была такая измученная, а ведь ни словом не обмолвилась и все веселила и забавляла ее — Тепу — всякими смешными рассказами.

Через день или два Тепу — Валю Фрейберг — вызвали. И уже когда увели, сказали в камере, чтобы собрали ее вещи. Так она и не простилась с Алей. А вызвали Валю на суд. Судила Тройка. Один из тех троих спросил — в своем ли она уме?! Она обиделась и ответила — конечно, в своем! Судили ее по 58-й статье: за антисоветскую агитацию. Подружки ее по школе хорошо о ней написали, а вот те два милиционера, что жили в квартире, припомнили ей ее разговоры, а говорила она то, что думала…

Дали Вале Фрейберг 5 лет исправительно-трудовых лагерей. И тут только она поняла, что наделала… И заплакала. Увели ее в соседнюю комнату, подошла к ней секретарь и говорит: «Пишите кассационную жалобу. Вам больше трех лет не должны дать». — «А чего же я буду писать жалобу на советский суд? Советский суд правильно должен судить, раз присудил, значит так надо!» А секретарь свое: «Пишите, я вам говорю».

— Ну, собралась я с мыслями, — рассказывала мне Валя Фрейберг, — и написала все как было, про пьесу свою, про героиню и про все прочее. Мне действительно скостили два года. Но началась война, и все равно я просидела в лагере все пять лет, так как до конца войны никого не выпускали… А потом по второму разу забрали меня в 1949 году и отправили на вечную ссылку в Сибирь… Так и получилось, как Аля пела: «В маленьком письме я написала пару строк, в маленьком письме большой урок…» А когда привезли меня в Бутырки тогда, после суда, развязала я свой узелок с вещами, смотрю, а там большой кусок сахара. Это Аля, конечно, мне положила. Я чуть ни год к этому сахару не притрагивалась, все берегла как память о ней…