Скрещение судеб

А снизу, с площади, доносился шум города, такой пронзительно знакомый и зовущий… Гудки автомобилей, трамвай пронесся, звеня… Кто-то спешит — домой, на свидание, в театр (их чаще всего выводили гулять под вечер)… И небо, вольное небо над ними… Чтобы не сойти с ума от мыслей, что лезли в голову, Дина и Аля, не сговариваясь, читали про себя стихи. Не думать, только не думать… А потом уже, сговорившись, стали заучивать Евгения Онегина, главу за главой, и там на крыше про себя повторяли, а вернувшись в камеру, проверяли друг друга, опять же, чтобы не говорить и не думать…

Новый год, 1940-й, они встретили вместе. Аля сделала даже торт из печенья, купленного в ларьке, растирала ложкой масло с сахаром вместо крема. В 12 они слушали бой часов, он доносился сквозь стены — Красная площадь была совсем близко… Потом Аля будет писать Дине:

«Вот и еще один Новый год на пороге, всегда в это время оборачиваюсь к тому, нашему с тобой, удивительному по обстоятельствам (которым теперь собственная память не хочет верить!) и по душевной нашей с тобой близости — новогоднему Сочельнику; и звон курантов с Кремлевской башни (до сих пор до меня доносится); и полная грудь веры, надежды, любви, несмотря ни на что, поверх всего…»

За все шесть месяцев их совместности у Али с Диной была одна глупая размолвка и как раз перед самым Дининым уходом. Аля рассказывала Лидии Анисимовне «Пиковую даму», а Дина сказала:

— Ты ведь рассказываешь не Пушкинскую «Пиковую даму», это — опера.

Аля почему-то надулась, перестала разговаривать и целый день делала вид, что не замечает Дину, лежала и читала. Лидия Анисимовна, обожавшая Алю, приняла ее сторону и тоже делала вид, что Дины не существует. А тут вошел надзиратель, тот, которого любила передразнивать Аля, и с порога:

— Кто тут на К.? Инициалы полностью!

— Канель Надежда Вениаминовна.

— Собирай вещи! — и вышел.

Аля бросилась к Дине на шею, и чего она только обиделась? Целый день был потерян!

Дину увели. И когда Алю теперь переводили в новую камеру, она неизменно, входя, спрашивала:

— Здесь нет Канель? Вы ничего не слышали о Канель?

Но никто ничего не слышал о Канель.

…Аля в ту ночь была в камере одна. Она проснулась, когда щелкнул замок. Ввели девочку, по виду лет тринадцати. Маленькая, щупленькая, две косички торчат, мордочка скуластенькая, темные глазки пуговками. Аля села на койке и сказала:

— А ко мне в камеру птичка залетела…

Девочка засмеялась, и сразу напряжение тех суток, когда водили ее от одного генерала к другому — и даже к самому Берия привели! — прошло. Она почувствовала себя легко с этой большеглазой бледной тетечкой, которая, заметив у нее в руках пачку папирос, сказала:

— Давай поменяемся, я тебе конфеты дам, хочешь?

— Хочу.

Папиросы у девочки оказались случайно — она решила, коли уж попала в тюрьму, то надо начинать курить. А сладкое она любила.

Позже, узнав историю этой девочки — Вали Фрейберг, которой было тогда на самом деле девятнадцать лет, — Аля окрестила ее Тепой, и это прозвище так и прилипло к той на всю жизнь.

Но Тепа — Валя Фрейберг — сама нам расскажет о себе[146]: