Скрещение судеб

— Ну, вот видишь, я тебя встречаю с полными ведрами, это к добру… — сказал Юз.

Он повел ее в дом. Темная передняя, она же кухня. У стола стояла женщина в бархатном пальто, терла хрен, на лицо у неё была натянута маска противогаза.

— Мама, — обратился к женщине Юз, — познакомьтесь, это Аля.

— Очень приятно, — прогундосил противогаз, и женщина протянула Але руку.

А в комнате, с кровати, вскочила Нина и бросилась к Але на шею. Потом Алю повели на почтамт, и она позвонила Муле в Москву, он дежурил в ТАСС, но сказал, что выезжает первым же поездом, оставив дежурить за себя брата Сашу, с которым они вместе работали. Муля появился ранним утром, а ночью его проводили на вокзал, он должен был сменить брата.

Муля еще приедет в Рязань; будут они встречаться с Алей и в Москве. И по первому звонку Муля будет кидаться выручать Алю. Аля не имела права приезжать в столицу, для таких как она нужно было специальное командировочное удостоверение. Как-то раз она приехала к теткам и заметила, что за ней «хвост», увидела в окно топтыгу, который ходил по двору. Она тут же вызвала Мулю, и тот увез ее на машине.

А в другой раз это случилось на квартире у Нины. Этажом ниже в жургазовском доме жила некая Юлка, потаскушка, противная девка, которая ко всем липла. Когда арестовали Юза и Нина сидела без работы, без денег, без хлеба, одна, и даже родственники боялись заходить к ней, — прибежала Юлка, принесла батон хлеба. Нина была этим очень растрогана и подумала, что зря оговаривают Юлку. Она не подозревала тогда, что та была просто приставлена к ней, чтобы следить. Юлка забегала: то попросит соль, сахар, чай весь вышел. Отвадить ее было не так просто. А тут были Нинины именины, приехал Юз, и Аля на свой страх и риск без командировки. И вдруг появилась Юлка, что-то ей понадобилось. Нина приняла ее на кухне, стараясь скорей выпроводить, но та проходя мимо комнаты, нахально открыла дверь, заявив, что она хочет видеть Юза.

Было ясно, она выследила Алю. Догадка оправдалась: через какое-то время появился участковый, хотел выяснить — есть ли кто из посторонних. Пока Нина отворяла ему дверь, соседи, милые люди, они были в курсе дела, успели накинуть на Алю шубу и спрятать на балконе.

Нина рассказывала, что они очень боялись за Алю, как она выйдет на улицу, там ведь могут уже поджидать… А оставаться ночевать ей нельзя. Позвонили Муле. Он приехал на такси, накинулся на Нину за то, что она пускает Юлку к себе. Отвез Алю на вокзал, купил билет, посадил в вагон, дождался когда поезд уйдет и просил сразу позвонить ему из Рязани. Все обошлось и на этот раз.

Да, Муля выручал Алю, да, они встречались, «С бывшим мужем (к сожалению, «бывшим», ибо ничто не вечно под луной, а тем более мужья!) встретились тепло и по-дружески, но ни о какой совместной жизни думать не приходится, он по работе своей и по партийной линии связан с Москвой, а я — и т. д. Когда встречаюсь с ним — в среднем раз в два месяца, когда бываю в Москве, то это бывает очень мило и немного грустно, но, увы, есть в жизни стенки, которых лбом не прошибешь…» — написала она одной своей знакомой, с которой они вместе сидели в лагере.

Аля умела держаться, умела скрывать свои чувства. Ну, а о том, как было ей пусто и тоскливо жить в Рязани, стоит ли распространяться… Она была однолюбом, она не умела увлекаться, как Марина Ивановна.

«Счастье внутри нас», — пишете вы, Лилечка, но оно требует чего-то извне, чтобы появиться. И огонь без воздуха не горит, так и счастье. Боюсь, что за все те годы я порядком истратила запасы внутреннего своего счастья. А чем их пополнить сейчас — не знаю еще…»

Письма к теткам теперь идут из Рязани, с улицы Максима Горького, 84, из той странной комнаты со сводчатым потолком, с толщенными каменными стенами, лабаз здесь что ли был до революции, а в годы войны помещался, должно быть, Осоавиахим, ибо чулан остался набит противогазами. И мать Юза, у которой болели глаза, быстро нашла им применение. Аля с юмором рассказывала об этой «каменной комнате», где всегда дымила печь, где сортир был во дворе, где воду надо было таскать с улицы, где не было в переднюю двери и за занавеской стояли помойные ведра и примус. И maman в парижском бархатном пальто, сильно уже потертом, вещи ей когда-то присылала из Франции сестра, натягивала на лицо противогаз, принимаясь резать лук или тереть хрен. А по утрам, поднимаясь с железной койки, влезала в унты Юза и, накинув на рубашку, вместо халата, меховое манто, комната за ночь остывала, шествовала за занавеску к помойному ведру… Но всегда ли там, в том быту, хватало Але юмора, а Берте Осиповне, привыкшей к Питеру, терпения и выдержки. И как же невыносимо порой было Юзу… и всем им троим, таким уставшим, измученным, прошедшим каждый по своим «кругам ада» и всегда друг у друга на глазу, на слуху, на юру! И Нина, после рабочей недели, нагруженная всем, что только может достать в Москве, что может на себе довезти, появлялась на выходной и оказывалась четвертой…