Скрещение судеб

А чуть позже Аля слегла, и, как выяснилось потом, у нее случился микроинфаркт, который сразу не распознали врачи. Аля очень просилась на воздух, в Тарусу, и ей разрешили поехать. В Тарусе ей стало хуже. 27 июня она писала Нине, дружба с которой никогда не прерывалась, а последние годы они еще и жили по соседству на Аэропортовской, и с которой она, уезжая, не успела попрощаться: «…весь здешний месяц — болевые приступы, такие, как когда обнаженный нерв в зубе — в спине, с отдачей в руки во всю их длину до кончиков пальцев! — с отдачей в сердце, как будто взрывается именно оно: по 5–6 приступов в ночь, а днем — без счета; пропадет — и думаешь: навсегда! думаешь — так ушло, как и пришло, и, мол, начинается безболевая. т. е. единственно-возможная жизнь! Но не тут-то было, все начинается сначала, и — не улучшается ничуть, а скорее наоборот. Ничего не могу — только в четверть силы ковыряюсь по хозяйству, все дачные тяготы пали на одну Аду, она дюжит и пока что терпелива и по своим возможностям внимательна, но такое лето ей не мед и не сахар, как легко себе представить. Главное, что никакие лекарства, ни в каком количестве мне не помогают, остается по-древнему на Бога уповать… Так что не сердись на меня и не почитай халдой несусветной — я все та же, по гроб верная и любящая вас с Кузей, и всю ту жизнь, которая — жизнь; и даже эту, которая жизнь не вполне, или — далеко уже нежизнь, ибо наполнена воспоминаниями, а не надеждами, да и то в короткие антракты между болями или просто неприятностями. Да ты и не сердишься на меня, я это знаю…»

Когда Але говорили, что боли могут быть от сердца и могут отдавать в лопатку, и надо сделать кардиограмму, она уверяла — если бы так болело сердце, то оно давно бы уже лопнуло! И упрямо настаивала на том, что это невралгия или отложение солей. Она принимала всякие лекарства, но совсем не те, которые могли бы еще спасти… И упорно продолжала ходить и через силу заниматься хозяйством.

8 июля она послала письмо Лидии Бать.

«…По поводу болей позвоночных пришлось вызывать «скорую», а она, снимая боли, вызвала этим болеутолящим такой приступ бронхиальной астмы (к-ой я вообще не страдала), что пришлось мне лечь в больницу, откуда и шлю свой «тарусский привет». Одно утешение, что во время оно эту больничку возводил кто-то из дедовской родни, да и лечили земские врачи — тоже родственники. Что бы мне тогда попасть к ним «по блату»! Теперь родня перевелась, и, м. б., поэтому и больница не кажется верхом совершенства, особенно du cote[199] туалета, одного для «лиц обоего пола», да и умывальник разъединственный на весь (второй, третьего нет!) этаж. Но врачи и весь персонал внимательны и старательны, а это главное…»

Может, врачи и были внимательны, но пошли на поводу у больной и, даже не сделав кардиограмму, стали лечить ее массажами от спондилеза, когда у нее был инфаркт!..

17 июля она написала Ане Саакянц:

«…Все в больнице (тарусской) было очень страшно, такое изобилие смертей рядом, бок о бок, в такие мирные и солнечные дни, и такие сплошные страдания, и этот запах горького пота, крови, хлорки и аммиака — и много, много чего еще. Все эти сутки просидела на койке — ложиться не могла из-за удушья и потому почти не спала, есть не могла, глушимая медикаментами. Но все еще что-то виделось и думалось и почти бредилось.

Вышла я «на волю» не в лучшем виде, как легко догадаться, и в полной ненадежности. Устала от истеричности собственного дыхания и от болевых вспышек. Но, конечно, рада, что вернулась «домой» и могу дышать чем-то, действительно напоминающим воздух. Ну, а что завтра будет? Или — через час, через минуту? Дышу рывком, т. е. практически задыхаюсь. Журнала со своими воспоминаниями не видела[200] (кажется, я одна!), несмотря на трехкратную просьбу прислать 10 экз. в Тарусу «Звезды», не прислали ни одного. Выцарапывать чегой-то из них нет сил. Я совсем больна.

Относительно того, что «страницы» слишком компактны и читаются с трудом, я отлично знаю; произведенные в последний момент сокращения («видимость» редакторской работы) не улучшили их, это я тоже знаю. Особенно нуждается в воздухе Пастернаковская тема — но, дал бы Бог еще дыхания, я надеялась к ней вернуться, не зная, что как раз дыханьица-то на волоске!..»

А мы зачитывались ее Воспоминаниями! И я, едучи, куда уже не помню, на каком-то полустанке, случайно купив журнал «Звезда», не могла оторваться, восхищаясь тем, как подвластно ей слово! Как умеет она изобразить увиденное и заставить увидеть других, заставить сопережить. Редкостный дар!

А она умирала… У нее опять случился нестерпимый приступ боли, опять Ада бегала за «скорой», опять увезли Алю в больницу.

Теперь наконец догадались сделать кардиограмму! Прочел ее случайно приехавший в Тарусу московский кардиолог Левицкий и пришел в ужас — как при таком обширнейшем инфаркте она еще может жить!..