Скрещение судеб

Палата была маленькая, душная. Соседка старушка боялась открывать окно. Аля задыхалась, полулежала, откинувшись на подушки, и глядела вверх, туда под купол (тут раньше была церковка при больнице), где сквозь побелку просвечивали фигуры святых. А ей чудилось, что видит она там лица своих родных — мать, отца… Она говорила об этом Аде.

Зачем все ушло так далеко,
Зачем больше нет ничего…

Это из стихотворения маленькой Али, когда ей было семь лет! И еще она тогда писала о матери — «Не в гробе, а в гроте Уснете, Морская Богиня…» И о ее комнате в Борисоглебском: «Пахнет Родиной и Розой, Вечным дымом и стихами, Из тумана сероглазый гений Грустно в комнату глядит». Портрет отца висел на стене.

Что виделось Але в те последние дни, часы ее жизни? Она все повторяла, что она там со своими…

Вы стоите как статуя старая,
Опершись на саблю.
И я, листик с кленового дерева,
Облетел к суровым ногам.

Это тоже в семь лет…

26 июля в девять утра Аля крикнула из своей палаты:

— Сестра… укол… скорей… будет поздно…

Когда сестра прибежала со шприцем, было поздно.

В Тарусе, там, где когда-то из года в год арендовал дачу профессор Иван Владимирович Цветаев, где бегала девочкой совсем маленькая Марина, потом подросток Марина, где когда-то жарким июльским днем умерла от чахотки ее молодая мать-музыкантша, такая несчастливая в жизни бабушка Али, и где таким же жарким июльским днем не стало Али, — есть теперь могила у края холма.

Внизу за холмом овраг. Таруска течет и где-то там за мостом впадает в Оку. Дорога видна на Тарусу, поля — простор! И справа, вдалеке, почти у горизонта, черным гребнем лес, а перед лесом на зеленом пригорке белоснежная Беховская церковь. И такие российские дали! И такой российский простор! И такая Россия! Россия столь небрежная к живым своим детям… Но, впрочем, причем здесь Россия?!. Временщики — сильны, да не долговечны, они приходят и уходят — Россия остается, а день грядущий по-своему решает, кто жил, а кто не жил.

На серо-голубом камне высечено:

«Ариадна Сергеевна Эфрон».

И с другой стороны:

«Дочь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, погибших в 1941 году».

И это единственная подлинная могила на всю семью…

…Но кто мы и откуда, когда от всех тех лет остались пересуды, а нас на свете нет…

Все умерли, умерли, умерли… а пересуды идут и идут и несть им числа, и нет им конца!

Москва

1978–1984

1991 — 1992

Фотографии

Марина Ивановна Цветаева и Сергей Яковлевич Эфрон. 1912 г.

М. И. Цветаева, Е. Я. Эфрон, С. Я. Эфрон. Коктебель 1911 г.

С. Я. Эфрон у санитарного поезда, в котором он работает братом милосердия. 1915 г.

С. Я. Эфрон с дочерью. Кисловодск. Декабрь 1937 г.

Ариадна Эфрон. Париж. Тридцатые годы.

Ариадна Эфрон — уборщица туруханской школы. Осень 1949 г.

Аля и Мур. 1928 (?) г.

Георгий Эфрон — Мур. Чистополь. Сентябрь. 1941 г.

М. И. Цветаева в Сен Жиль-сюр-Ви (Вандея). 1926 г.

М. И. Цветаева. Голицино. Зима 1940.

М. И. Цветаева с дочерью Алей. 1925 г.

С. Я. Эфрон с дочерью Алей. Париж.

М. И. Цветаева с сыном. 1928 г.

М. И. Цветаева с дочерью и сыном на Средиземном море. 1935 г.

М. И. Цветаева с Муром. Медон. 1928 г.

Мур. 1936 (?) г.

Ариадна Эфрон и Наталья Зайцева, дочь писателя Бориса Зайцева. Лето 1936 г.

М. И. Цветаева и Мур. 1935 г.

Е. Я. Эфрон, сестра С. Я. Эфрона.

Дом в Большом Конюшковском переулке, где хранился чемодан с архивом М. И. Цветаевой.

Н. П. Гордон. 1940 г.

H. H. Вильям-Вильмонт. Сороковые годы.

A. A. Ахматова. Тридцатые годы.

A. A. Тарковский. Тридцатые годы.

Б. Л. Пастернак. 1942 г.

А. К. Тарасенков. 1940 г.

Письмо М. И. Цветаевой к П. А. Павленко.

Автограф. 1940 г.