Скрябин

В Женеве жизнь Александра Николаевича очень осложнилась разрывом с издательством Беляева, что лишило его половины его дохода. Материальное положение его стало очень трудным. Приходилось искать издателя, думать о концертах, для чего тратить много времени на пианизм и отрываться от большого сочинения. Александр Николаевич был погружен в очень тяжелое настроение. Кроме того, его тяготило также его одиночество, когда по натуре ему было страшно нужно живое общение, обмен мыслей. Он чувствовал себя отшельником. Он писал мне: «До свиданья, дорогой мой друг, еще раз прошу Вас не оставлять меня без известий! Если бы Вы знали, какое удовольствие доставляют мне Ваши письма! От 3-х часов я начинаю прислушиваться, не ковыляет ли наша старая постина (по-итальянски почтальонша), но до сих пор, к величайшему огорчению, напрасно! Бедные мы отшельники! Бегу на почту, пока не разразился еще раз ливень!» В это время Александр Николаевич жил действительно очень уединенно и скучал, если долго не имел известий с родины, от друзей.

В Женеве Скрябин прожил немного больше года и в конце 1906 года поехал в Америку[152]

. Поездка в Америку была удачной для Скрябина, концерты его проходили с большим успехом. Я слышала из достоверного источника, что В. И. Сафонов, который в это время тоже находился в Америке, старался очень много для успеха Скрябина. Александр Николаевич был там все время в очень хорошем настроении и очень дружил с Сафоновым. Все шло, по-видимому, хорошо до приезда в Америку Татьяны Федоровны. Когда Сафонов узнал о ее приезде, мне сказали, что он безнадежно махнул рукой и воскликнул: «И океан переплыла!» Сафонов очень не любил Татьяну Федоровну и, вероятно, думал, что Александр Николаевич дольше останется в Америке и, может быть, отойдет от нее, а когда узнал о ее приезде, то понял, что это безнадежно. Не знаю, что произошло дальше, но Скрябин вернулся из Америки врагом Сафонова. Я помню, что Скрябин как-то вскользь говорил потом в Париже, что, вероятно, это Сафонов распространил в Америке слух о том, что Татьяна Федоровна не является его законной женой, и на основании этого они не получили разрешения остаться там и должны были вернуться в Европу. При нашем свидании весной 1907 года в Париже я старалась не говорить об Америке, так как видела, что и Татьяна Федоровна и Александр Николаевич были в очень нервном состоянии и очень болезненно вспоминали свой вынужденный отъезд оттуда.

7

В 1907 году весной мы поехали с моей сестрой, Еленой Кирилловной Востряковой, в Париж на Исторические концерты Русской музыки, организованные С. П. Дягилевым[153], а также мне очень хотелось навестить Скрябина, которого я полтора года не видела и который находился в это время в Париже. Так как я ехала с сестрой, то мы остановились в гостинице, хотя Александр Николаевич меня звал остановиться у них. По нашем приезде Александр Николаевич пришел к нам и сразу стал жаловаться на администрацию русских концертов, которой он был очень недоволен, и просил меня скорее пойти с ним вместе к Дягилеву объясниться, так как ему очень не хотелось идти одному. Не помню в чем было дело. Мы пошли. Идя в театр Большой оперы, где должны были происходить концерты, мы проходили по самой модной улице Парижа, где сосредоточены все лучшие магазины и где в эти часы толкутся в автомобилях и пешком все элегантные люди со всего света. Мы, наверное, представляли очень странную пару, потому что я заметила, что на нас часто оглядываются, а Париж ведь трудно удивить чем-нибудь! Чего и кого только там ни увидишь! Действительно, мы могли представлять странное зрелище: высокая и полная дама в огромной шляпе, как тогда носили, и маленький господин без шляпы (Александр Николаевич все еще ходил без шляпы и привязывал ее на пальто), который рассерженно громко говорил и сильно жестикулировал. Можно было подумать, что это семейная сцена! Заметив, что мы обращаем на себя внимание, мы стали смеяться, и Александр Николаевич успокоился. Пришли в театр, там шла репетиция концерта, нашли Дягилева, объяснились и все уладили. Начались концерты. В одном из них исполнялась 2-я симфония Скрябина под управлением Никиша и его фортепианный концерт в исполнении И. Гофмана. И то и другое имело успех, но все бледнело перед успехом хора наших государственных театров и успехом Н. А. Римского-Корсакова, музыку которого в Париже страшно любили и который сам дирижировал своими произведениями.