За пребывание Скрябина в Москве мне очень хотелось его познакомить с некоторыми моими друзьями, главным образом с Андреем Белым. В душе у меня как-то часто сближались Скрябин с Андреем Белым несмотря на то, что никакого сходства между ними, казалось, не было, и они были так различны. Когда я вспоминала светлое и радостное настроение наших прогулок с Александром Николаевичем в 1902–1903 году, с каким оживлением и подъемом он тогда говорил о преображающей роли искусства, о расцвете творчества, о своей «Опере»; когда я вспоминала об этом, то у меня возникал образ «зорь», так удивительно светло описанных Андреем Белым в то же приблизительно время, таких полных предчувствием новой жизни, о которых он так замечательно мне рассказывал. Мне казалось, что Скрябин и Андрей Белый как будто перекликались между собой, не зная друг друга. Как будто от одного к другому шли какие-то невидимые нити. Я очень мечтала, чтобы Скрябин и Андрей Белый встретились у меня и узнали друг друга. И что же? Они встретились и не сказали друг другу ни одного живого слова, не узнали и не почувствовали друг друга. Одно было прекрасно в этот вечер — то, что Александр Николаевич сел за рояль и сыграл 4-ю и 5-ю сонаты. Играл прямо необыкновенно! Сколько красоты было в звуке, какая тонкость оттенков, какая-то нездешняя волшебная легкость! Никогда не забуду его игры! И сейчас как будто слышу его и вижу мою комнату в этот вечер и его у рояля, как всегда каким-то грустным, задумчивым, как будто импровизирующим. Этот конец 5-й сонаты, куда-то улетающий, как будто отделяющийся от земли! Это было в последний раз, что Александр Николаевич играл у меня и был у меня!
Чтобы рассказать, как это случилось, я должна вернуться к первому концерту Скрябина. На генеральной репетиции Симфонического концерта в Большом зале Консерватории было очень много народа. Александр Николаевич был очень окружен, кругом него и Татьяны Федоровны толпилось много молодежи. Они сидели в большой директорской ложе направо. Там было так тесно, что негде было сесть.