Скрипач (СИ)

Внизу, у самой реки, ещё продолжали сновать оборванцы с факелами в руках. Стоя у железных перил, Ганс выждал некоторое время, пока последние люди удалятся с пристани. Стемнело. Стало трудно различать предметы даже в нескольких метрах от глаз.

Перестав замечать признаки какого-либо движения, Ганс закрыл глаза и прислушался. Где-то вдалеке ещё раздавались гудки, но все голоса смолкли, да и тяжелого шарканья сапог надзирателей не было слышно.

Юноша перепрыгнул через перила и мелкими шагами заскользил по крутому откосу вниз. Глаза больше не могли подсказать дорогу, поэтому Ганс ориентировался только благодаря слуху: мальчик вслушивался в шершавый треск осыпающейся гальки, а затем в плеск волн рядом с берегом. Его путь лежал к одной из старых барж, которая давно уже не ходила в рейсы, но почему-то стояла на отмели у берега, и никому не приходило в голову отбуксировать её на ремонт или, в конце концов, просто разобрать.

Ганс порылся в зарослях какого-то дикого колючего кустарника у берега и вытащил длинную доску. Перекинув её с берега на карму, Ганс тихо взбежал по ней вверх и, низко пригибаясь, пробежал по палубе к капитанской рубке. Просунув руку в разбитое стекло, юноша открыл дверь изнутри и, оглянувшись и убедившись, что за ним никто не следит, юркнул внутрь.

Тут было немного теплее, чем на улице. Юноша пошарил рукой по стене в поисках шкафчика, немного приоткрыл резко скрипнувшую дверцу и вытащил наружу сверток черной материи. Ганс глубоко вздохнул и аккуратно развернул ткань.

Да, она была неотразима, как прежде. Столько лет прошло с их первой встречи, но в ней ничего не изменилось. Все та же тонкая талия, изящная головка, тонкий гриф…

Дрогнувшей рукой Ганс провел по струнам, проверяя строй. Одернувшись на секунду, мальчик прислушался. Вокруг было тихо как прежде. Привстав с колен, он положил скрипку на старый стол, намертво привинченный к полу, и выглянул наружу через выбитый кусок в стекле. Никого. Только темнота, далекие звезды, да тусклый свет месяца. Юноша обернулся обратно в темноту. Он хотел было зажечь старенькую керосиновую лампу, чтобы хоть при тусклом свете видеть свою красавицу-подругу, но не стал этого делать, вспомнив, что запас керосина на исходе.

Нашарив на столе смычок и гриф инструмента, Ганс вскинул скрипку на плечо и заиграл. Сначала мелодия была задумчиво притаившейся, как ночь, лишь изредка в ней проглядывали яркие и колкие акценты-звездочки. Потом она спустилась в самый нижний регистр и практически замерла, но вдруг резко взмыла вверх.

Ганс буквально вытаскивал звуки из инструмента. От напряжения брови слились в одну сплошную линию, а под закрытыми веками дрожали глаза. Дыхание стало ровным, глубоким и размеренным. Юноша, казалось, наслаждался каждым движением, окунувшись в музыку. Тягучие, плавные, сладкие звуки изливались из его сердца и растекались, растворяясь в окружающей тишине.

Юноша весь погрузился в музыку. Он не слышал больше ничего вокруг. Его душа достигла бы райского блаженства, как вдруг задумчивость Ганса прервал резкий крик:

- Что ты тут, черт возьми, делаешь, щенок!

Ганс метнулся в темноте, не сразу заметив темную высокую фигуру у двери. Положив скрипку на стол, юноша нашарил острый обломок стекла и сжал его в руке.

Вдруг зажегся свет. Он не ослепил юношу, ибо это был один из тех факелов, с которыми обычно ходили рабочие на пристани. Ганс прищурился, прикрыв глаза ладонью и спрятав за спину вторую руку, в которой он сжимал стекло.

- Ещё раз спрашиваю, что ты тут делаешь, паршивец?!

Перед Гансом стоял, сжав длинный кнут в руке, один из надзирателей шахт. Он был главным в этом месте, после, конечно, самого хозяина месторождений.

Щелчок кнута, и руку разрезала жгучая боль. В темных глазах сверкнула затравленная животная злоба. Гансу хватило пары секунд, чтобы вспомнить все, что ни перетерпел он на этой проклятой пристани.

Ещё в первый год работы на шахте тогда ещё совсем юный четырнадцатилетний мальчик обморозил ногу и совсем не мог ходить. Когда он умирал, свернувшись калачиком на заледенелых ступеньках пристани, именно этот мужчина с густыми черными усами пришел и отхлестал его кнутом по оголенной спине. Не чувствуя себя от боли и обиды, мальчик, стиснув зубы терпел жесткие удары и крик. Под конец, когда Ганса уже покидало сознание, его подняла за шиворот и волоком потащила обратно в шахту сильная, покрытая жесткими черными волосами, рука надсмотрщика. В тот день мальчик впервые возненавидел его густой раскатистый смех и тяжелую грузную походку. Когда казалось, что надежды уже нет, Господу снова было угодно оставить этого юношу жить. Через месяц Ганс снова поднялся на ноги и продолжил работу.