Скрипка, деньги и «Титаник». История скрипачки, продававшей мечты и обман

Через много лет я спрашиваю, что ее тогда так сильно расстроило, и выясняется: никто из нас не может вспомнить тот день в подробностях. Скорее всего, что-то на концерте вывело ее из себя. Харриет окончила с отличием несколько престижных консерваторий, но каждый вечер Композитор представлял ее публике не иначе как «девушку с самой лучезарной улыбкой в мире». Стоит ли удивляться, что после десятка концертов ей надоело улыбаться, надоело быть красивым реквизитом для мошенника, который не мог (или не хотел) оценить ее истинный талант. А может, последней каплей стало то, что как раз в тот день из Мэна доставили пять ящиков яблок и весь наш трейлер оказался ими заставлен – некуда было сесть, негде было встать. Помню, тогда она сказала: «Яблоки ему дороже нас. Может, он и на сцену их с собой возьмет, а мы просто разъедемся по домам?»

На следующее утро мы уезжаем из Сиэтла и направляемся в Бойсе, штат Айдахо. Харриет заходит в фургон, спокойно убирает ящик с яблоками с раскладного дивана и садится. Но что-то в ее поведении изменилось. Взгляд у нее агрессивный, как у загнанного зверя. Мол, не смей даже подходить ко мне. И попробуй еще хоть раз сказать, что у меня самая лучезарная улыбка в мире. Увидишь, что будет. Ты только попробуй.

Гнев

Я лишь однажды видела Композитора в гневе: воскресным вечером в каком-то захудалом торговом центре Канзаса. Мы с Ким играли часами, как роботы, но почему-то в этот раз нас не окружила толпа восхищенных фанатов. Композитор одиноко сидел за столиком с дисками, которые никто не покупал, и несколько часов подряд смотрел в расположенную напротив витрину магазина, в котором канзасцы выбирали газонокосилки. Наконец к столику подошли несколько человек, но как-то с опаской, словно сам факт приближения к нам накладывал на них какие-то обязательства. Ведь покупать музыку не то же самое, что покупать газонокосилку. Музыку нельзя увидеть, потрогать, не получится осмотреть ее подшипники. Музыка – сложный товар. Она абстрактна, эмоциональна, неосязаема. К музыке не прилагается гарантия. В то же время купить ее легче всего. Вам нравится то, что вы слышите? Купите это, возьмите с собой и послушайте еще раз. Не нравится? Проходите мимо. Но в тот день покупатели почему-то не желали верить своим ушам, они стояли чуть поодаль и выкрикивали вопросы о жанре: а это классическая музыка? Иногда Композитор отвечал «да», а иногда говорил, что это «инструментальная музыка» – прекрасное определение, не означающее вообще ничего, точное и уклончивое одновременно.

Внезапно у меня лопнула первая струна. Разлетелась в клочья. Я рефлекторно прекратила игру, чтобы оценить нанесенный ущерб и размотать обрывок струны с колка. В ту же секунду Композитор вырвал вилку из розетки и направился ко мне. Я опомниться не успела. В ярости он подошел очень близко, его лицо было в паре сантиметров от моего. Впервые со дня нашего знакомства он посмотрел прямо на меня. В его глазах была холодная жестокость, которой я прежде не замечала. Я в панике опустила взгляд и осознала, что порванная струна только что поставила под угрозу весь наш спектакль. Даже самый неискушенный канзасец поймет, что скрипачка не может играть так безупречно без первой струны, даже дурак догадается, что его дурачат.

В иных обстоятельствах поврежденная струна могла бы свидетельствовать о гениальности исполнителя. Мидори Гото, четырнадцатилетняя чудо-скрипачка, попала в 1986 году на передовицы мировых газет после того, как, играя соло на музыкальном фестивале в Тэнглвуде с Бостонским симфоническим оркестром, порвала первую струну, тут же взяла другую скрипку, снова порвала струну, опять взяла другую скрипку и продолжила играть, не пропустив ни одной ноты. После концерта Леонард Бернстайн[96] опустился перед ней на колени. История Мидори, о которой я узнала, когда мне было восемь лет – через несколько месяцев после начала занятий скрипкой, – потрясла и опустошила меня. Прочитав о Мидори, я несколько дней не могла оправиться и хотела бросить скрипку. В лице Мидори я впервые столкнулась с понятием одаренности, идеей о том, что в мире есть люди, которые в восемь лет играют лучше большинства профессиональных музыкантов, занимавшихся всю жизнь. Мысль о существовании вундеркиндов никак не вязалась со сказкой об американской мечте. Их наличие подтверждало: как бы упорно ты ни трудился, ты никогда не станешь лучше того, кто родился одаренным.

Благодаря Композитору я избавилась от этой проблемы и смогла называть себя профессиональной скрипачкой, хотя играла крайне посредственно; я даже вписала слово «скрипачка» в графу «род занятий» в налоговой декларации. Но в тот день в Канзасе, повесив от стыда голову и опустив молчащую скрипку с болтающейся порванной струной, я поняла: никакой Леонард Бернстайн никогда не преклонит передо мной колено. Будет только Композитор, нависающий надо мной и тихо и холодно цедящий сквозь зубы:

– МЕЛИССА! Никогда, слышишь, НИКОГДА не прекращай играть! НИКОГДА!