Скрипка, деньги и «Титаник». История скрипачки, продававшей мечты и обман

Наверное, этим холодным январским утром 2006 года Композитор и сам чувствует, что это мой последний концерт и видимся мы в последний раз. Вероятно, он знает: вскоре я стану одной из многих, кто покинул его ансамбль, чтобы никогда больше не давать о себе знать. («Ваш круг жизни кончается здесь и сейчас, – говорит он нам в конце турне “Боже, благослови Америку”. – Мой круг продолжается».) Какова бы ни была причина, он вдруг начинает рассказывать мне о своей жизни. За час пути до Нью-Джерси я узнаю о нем больше, чем смогла узнать за все эти четыре года, за время двух турне – по пятидесяти четырем городам Америки и по нескольким городам Китая.

И лишь потому, что в тот день он наконец позволил мне увидеть свое настоящее «я» и открыл мне свои слабости и уязвимые места, я не стану повторять его рассказ. Это был единственный разговор между мной и Композитором, казавшийся реальным, и из-за этого я хочу оставить его между нами. Могу сказать лишь одно: самые дурацкие человеческие бзики и привычки (например, есть только яблоки и сухие завтраки или бегать в туалет по несколько раз за полчаса, потому что не понимаешь, хочется тебе в туалет или нет) основаны на глубоком и искреннем чувстве, свойственном каждому человеку: потребности в любви и одобрении. Потребности казаться особенным – тем, у кого есть «настоящий дар».

А если настоящего дара нет? Что ждет нас, родившихся посредственными в Америке – стране исключительных? Лишь разговор с глазу на глаз в машине по пути на концерт (так называемый концерт) позволил мне увидеть в Композиторе не отражение того, что он делает, а живого человека – того, кем он и является. Человека, который бьется в той же войне, что и я, и пытается сразить Посредственность мечом Труда. Как и мне, ему трудно жить в теле. Он тоже заражен американским безумием: ставит самоотречение на службу самовозвеличиванию. И испытывает нездоровый страх перед возможной, реальной, неизбежной неудачей.

Приехав в молл, Композитор устанавливает оборудование, и мы начинаем играть одни и те же песни. Мы играем их несколько часов подряд. Люди подходят к Композитору и говорят, что эта музыка прекрасна. Что она похожа на саундтрек к «Титанику». Что им очень нравится «Титаник». И музыка из «Титаника» успокаивает их лучше любой другой. Потому что музыка из «Титаника» – не просто музыка, это целая история, и за четыре года моей работы на Композитора музыка и история слились воедино. История «Титаника» никогда не была одним лишь рассказом о тонущем корабле. («Я знаю, чем фильм закончится! – кричит мне вслед мама в пятницу вечером в конце 1997 года; мне шестнадцать, и мы с Фернандо едем в кино. – Корабль потонет!») Да, «Титаник» пошел ко дну, и в шестнадцать лет это казалось мне главным. Я никогда не пересматривала этот фильм и не могла понять, почему все так помешались на нем: в газетах писали, что многие смотрели его дважды, трижды и даже тридцать раз. Зачем? Ведь отличные фильмы-катастрофы снимали и прежде, и были в них и захватывающие любовные истории, и трогательная музыка.

Лишь позднее я осознала, чем «Титаник» отличался от других: позицией рассказчика. В начале картины нам показывают не одного из главных героев, а команду циничных подводников, снимающих притворно-мелодраматичный документальный фильм – уловку для публики, маскирующую охоту на затонувшие сокровища. Но их цинизм и фальшь бессильны против столетней старухи Розы. Рассказывая свою историю, дряхлая Роза берет в свои руки контроль над катастрофой. Не трагедия контролирует ее – она контролирует трагедию. «Титаник» – фильм не столько о романтической любви, сколько о том, что катастрофические события можно контролировать и сдерживать, рассказывая о них. Даже в самых невообразимых катастрофах будут выжившие, которые смогут поведать о том, как все произошло.

Желание контролировать уже случившееся бедствие кипело в американцах в годы, когда я работала на Композитора, – с 2002-го по 2006-й. Даже едва уловимый звук свирели действовал на них успокаивающе. Слыша его, мои соотечественники представляли себе столетнюю старуху Розу (перед самыми титрами лежащую в кровати), и это укрепляло их веру в то, что даже самая шокирующая национальная трагедия со временем превратится в воспоминания, в историю, которую будут рассказывать старушки с хорошим чувством юмора, старушки, продолжившие жить полной жизнью. И подтверждение этому – фотографии на их ночном столике и свидетельства, куда более драгоценные, чем бриллианты.