Скрипка дьявола

— Дело в том, что поначалу моя жена испытывала сильную неприязнь к Андреа. Она делала все возможное, чтобы разрушить их отношения с дочерью, делала вещи, которые мне никогда бы в голову не пришли: стирала сообщения с автоответчика, прятала письма. Это могло бы плохо кончиться для обоих и, конечно, для меня, потому что я видел, что враждебное отношение моей жены к Андреа все больше отдаляет от нас нашу дочь.

— А в чем причины такой ненависти, которую ваша жена испытывала к жениху своей дочери?

— У моей жены, прежде чем я стал за ней ухаживать, был жених-итальянец. Фашист в буквальном смысле слова. После падения режима Муссолини он перебрался в Испанию. И мгновенно вскружил голову моей Эстер, вы знаете все эти штучки, к которым прибегают итальянцы. Они не жалеют денег на модную одежду и дорогую обувь, а это почти безотказно действует на женщин. Моцарт тоже их терпеть не мог, вы знаете? Говорил, что все они шарлатаны. Через три месяца после помолвки Эстер забеременела. Как только фашист узнал про ребенка, он испарился, и больше о нем не слышали. С тех пор моя супруга начала испытывать к макаронникам, как она их называет, глубокую неприязнь. Она утверждает, что эти красавчики все как один предатели и ловкачи, но совершенно ясно, что в случае с Андреа она ошиблась, потому что я никогда не видел, чтобы кто-нибудь относился к женщине с такой нежностью и деликатностью, как он.

— Ваша супруга до сих пор недолюбливает итальянца?

— Нет. Топор войны давно зарыт. Кстати, Андреа сегодня у нас ночует.

Пердомо вытащил из кармана пиджака копию нот, найденных в артистической Ане, и показал дону Иньиго.

— Похоже на почерк моей дочери, — сказал скрипач, бросив взгляд на запись.

— Вы уверены?

— Не на сто процентов, потому что способ написания нот не столь индивидуален, как способ написания букв. Но если это не ее рука, то наверняка рука Андреа. У него с моей дочерью в конце концов сделался почти одинаковый почерк.

— Криминалисты, внимательно изучив оригинал, нашли отпечатки пальцев только вашей дочери, так что весьма возможно, что это писала она. Но знаете, что привлекло мое внимание? В Мадриде один музыкант мне сказал, что это чепуха, не представляющая ни малейшего интереса. А вы что думаете?

Утверждение инспектора, должно быть, показалось дону Иньиго любопытным, и он возразил:

— Можно много говорить о музыкальном содержании. Сегодня сочиняют вещи гораздо более странные. Я видел партитуры, которые являются настоящим издевательством над музыкой, и это говорю вам я, человек, который в этом отношении придерживается не слишком традиционных взглядов. По правде говоря, у нас в консерватории имеется лаборатория электроакустической музыки, и, если мои студенты приглашают меня участвовать вместе с ними в каком-нибудь концерте, я никогда им не отказываю. Вы не слышали о пьесе Джона Кейджа «Четыре минуты тридцать три секунды»? Она тоже написана для фортепиано, как и эта, но в партитуре стоит только одно слово tacet — «молчит», — употребляющееся в музыке для того, чтобы показать, что данный инструмент не участвует в исполнении. Пианист выходит с хронометром, закрывает — вместо того, чтобы открыть, — крышку фортепиано, кладет партитуру на пюпитр, пускает секундомер и в течение четырех минут тридцати трех секунд не играет абсолютно ничего.

— Хорошо еще, что четырех минут, а не четырех часов, — заметил Вильянуэва со своего второго плана, куда его отодвинул Пердомо.

— Это может быть музыкой того же автора?

— Разумеется, пьеса очень странная. Первое, что мне бросается в глаза: здесь не указан темп. Мы не знаем, как надо ее играть, быстро или медленно, аллегро это или адажио. Мое внимание также привлекла еще одна вещь: во всех тактах длительность нот постепенно убывает и никогда не повторяется дважды. Видите? Первый такт: до — половинная нота, затем другое до октавой выше — четвертная, затем ми — восьмая и самая высокая нота, другое ми — шестнадцатая. Этот образец повторяется на протяжении одиннадцати тактов. Хотите, я сыграю на рояле, чтобы вы имели представление, как это звучит?

— Вы оказали бы мне неоценимую помощь, сеньор Ларрасабаль, — произнес Пердомо.

Дон Иньиго попробовал перебраться в зал прямо из ложи бенуара, но, убедившись, что для этого трюка он недостаточно молод, решил воспользоваться одной из боковых лестниц. Оба полицейских прошли вслед за ним к роялю, который для удобства репетиции передвинули в угол сцены.

Дон Иньиго положил таинственные ноты на пюпитр и, прежде чем начать играть, пояснил:

— Я исполню эту пьесу в медленном темпе не потому, что считаю это правильным, а потому, что я не пианист и не смогу блеснуть виртуозной игрой на фортепьяно. Хотите засечь время? Поскольку пьеса не имеет названия, мы можем назвать ее по длительности исполнения, как пьесу Джона Кейджа.

Дождавшись, пока секундная стрелка часов дойдет до двенадцати, инспектор произнес:

— Начали!