Скрипка некроманта

И вдруг Маликульмульк вспомнил, как Давид Иероним возмущенно рассказывал о покупательнице со славной фамилией Гердер. Явилась дама, на вид — из хорошей семьи, сопровождаемая другой дамой, часто делавшей покупки в аптеке Слона. Состоялось знакомство. Гриндель, обрадовавшись, спросил: не родственница ли, часом, Иоганну Готфриду Гердеру, прославленному философу и писателю, любимцу самого Канта, другу Гете? По возрасту дама могла бы и помнить его — он, живя в Риге, преподавал в Домской школе, потом стал помощником библиотекаря в городской библиотеке, даже читал проповеди в Домском соборе. Но она сильно удивилась: помилуйте, какой писатель, какой философ?!. Писатели — в Веймаре, в Страсбурге, в Риге писателя быть не может…

Может, судьба нарочно затащила Маликульмулька в город, где писателя быть не может? Тоже ведь достойное оправдание…

Ночевать он уехал к себе — убрался из замка довольно рано, чтобы утром прибыть, как велела княгиня, к завтраку. И, разумеется, опоздал. Он долго не мог заснуть — пытался понять, было ли равнодушие княгини и дам ответом на его молитву. Означало ли оно, что в жизни осталась одна писанина — канцелярская? Еще совсем недавно подшучивали, вызывали на словесные состязания, вместе с ним радовались смешным строчкам «Подщипы». И вот он в одночасье стал всего лишь начальником генерал-губернаторской канцелярии, приглашенным за стол потому, что князю угодно видеть своих подчиненных. А стихи и пьесы уже ни при чем…

Маликульмульк заглянул в комнату к Христиану Антоновичу. Доктору полегчало, и он уже сам смог выписать рецепт. С этим рецептом Маликульмульк собрался в аптеку Слона, но подумал, что надо бы взять с собой гостинцев. Давид Иероним всегда выставлял скромное угощение — ну, Маликульмульк и отправился на поварню, где должно было найтись немало лакомств с барского стола. Повар Трофим изготовил и бисквиты, сладкие пироги, и расстегаи, и всевозможное печенье — это все было «сухое пирожное», а вкуснейшее «мокрое пирожное» — желе, бланманже, взбитые сливки, картофельный, клюквенный кисель, который Трофим научился готовить в Риге, — подавалось порциями на особых тарелочках, и взять его с собой было, увы, невозможно.

Собирая гостинец, Маликульмульк невольно вспомнил выходца с того света. Тот проявил удивительное для бедняка гостеприимство — хотя можно ли считать бедняком человека в хорошей шубе и шапке? Неплохо бы ответить тем же, решил Маликульмульк и завернул в бумагу хороший кусок макового рулета. Этот рулет Трофим научился готовить уже в Риге.

Он вышел через Южные ворота, поздравил с новым годом часовых. Город был почти пуст, светел, даже чист — ночью падал снег. Маликульмульк пошел к аптеке Слона чуть медленнее, чем ходил обычно — он боялся при падении смять гостинцы в свертке, что держал под мышкой.

Ходить по крепости пешком было куда разумнее, чем ездить на извозчике. Извозчик годится, если нужно от замка ехать в Петербуржское предместье — сперва по относительно прямой Замковой улице, переходящей в Сарайную, потом — по прямой Известковой. А вот чтобы доехать до аптеки Слона, нужно так ловко сделать на крошечном пятачке два поворота, что лишь опытный орман не обдерет об углы свои дрожки или сани. Вот ее сиятельство прибыла как-то в карете с четвероконной запряжкой — так ехать пришлось вензелями, разворачиваться на Ратушной площади.

В аптеке обязательно должен был дежурить кто-то из учеников. Маликульмульк полагал оставить там большую часть гостинцев, а с меньшей, выйдя через Ратушную площадь на Господскую, быстро дойти до Конюшенной. Он загадал даже, что должно получиться ровно полтысячи шагов, и ежели такая круглая цифра получится, то, то… «Не искушай Господа своего», — сказал он себе строго. Гадания хороши для девиц на выданье, да и тех батюшка на исповеди за эти глупости ругает.

Почему-то мысль о Тараторке на исповеди вызвала в памяти лицо Анны Дивовой. Где она, что с ней? Маликульмульк не очень любил вспоминать свои ошибки — та часть его натуры, которая отвечала за былые грехи, была отдана в ведение Косолапому Жанно, для которого прошлое представлялось предлинным столом, уставленным тарелками и мисками, не более. Анна Дивова была ошибкой неприятной — он мог удержать эту женщину от опасной глупости, но сам повел себя по-дурацки, и счастье еще, что отделался купанием в холодном пруду.

В каждом человеке сидит некий бес-хранитель. Ангел-хранитель — он снаружи, он может выручить в беде. А бес-хранитель внимательно следит, как бы какое воспоминание не разбередило душу. И, словно солдат при шлагбауме, загораживает путь мысли и направляет ее по другой дорожке. Вот и сейчас он встрепенулся, вместо Анны подсунул лица ее маленьких племянников. И даже подсказал: надо бы им также снести новогодних гостинцев, тогда совесть будет совершенно чиста! Старому Дивову — фунтик табака, детям — лакомства. Вроде они на зиму одеты-обуты, этим сама княгиня как-то раз озаботилась. Вроде старик Дивов в надзирательской должности получает достаточно, чтобы прокормить внуков…