Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

– Так красивых за версту обходить надо! Красивых и высоких. Это же аксиома: у одних секс на морде только, а у других его вообще нету – все в рост ушло. Коренастый урод – вот мужик! Его природа многим обделила, зато о болванке позаботилась: крепкая, что твой черенок от лопаты.

… За эти часы выяснилось, что фамилию свою Лерик обнародовать не может, секрет, а то узнают – убьют, чего доброго: отец в ЦК работает. «Вон, видишь, под окнами качок плосконосый ходит – охрана, будь она неладна, его тоже на совместимость проверяла – нет, не моей постели посетитель. Живу пока под маминой фамилией – Неделина. Но скоро эта подпольщина закончится, и я из нее вылезу: советской власти вот-вот писец придет…»

– Ты что говоришь, – испугалась Надежда, – что значит «писец»?

– А писец – это то же, что хана – литературный заменитель названия нашего с тобой детородного органа, когда материться неохота, а крепко высказаться надо. Писец Советам скоро придет, как пить дать писец. Во заживем! – Она торжествующе задрала кверху большой пальчик. – Папаня уже пару заводиков купил мне в приданое…

– Как купил?! – Дочь композитора не была готова к подобным откровениям на политико-экономические темы.

– А как покупают? Как все теперь. Как Форд в свое время. Или там Морган-хуерган. Главное – не опоздать…

… За эти часы выяснилось, что год тому назад Лерик благополучно родила, припозднившись с абортом, от отцовского протеже Заботкина Николая Семеновича, обоюдная совместимость с которым оказалась настолько безукоризненной, что у нее и мысли не возникало о его возможном исчезновении в самый, что называется, решающий момент. «Вот уж у кого щенячий рост и не для дневных свиданий внешность компенсировались отменной работоспособностью. Но – не судьба, подлецом оказался: как узрел мои двадцать недель – слинял, как и не было. Сейчас вот маленько нервишки поправлю и в Москву, в Москву, в Москву, как говаривали сестренки Прозоровы, на новые поисковые подвиги: девятнадцать уже – не шутка – нужен богатый костыль с дальней перспективой и половыми достоинствами. Вот что, Надюха, – Лерик Неделина фамильярно обняла свою новую подругу, – у меня от путевки три дня осталось. Собирай монатки, билет я тебе через посольство достану, и пусть твой… как его… Баттенбергский… пусть он клизмочку свою теперь соотечественницам вставляет, а то увез русскую красавицу и думает – осчастливил?! – От негодования она раскраснелась и заплакала. – Поедем, Надь – встретишь, русского, а хоть бы и еврея, зато в Москве-е-е, не в этой сраной Болгарии, родишь, вместе встретим, и я рожу, если хочешь… Поедем…

Она громко и безутешно рыдала.

Самое смешное во всей этой истории, что через три дня Надежда Антоновна Твеленева сидела за круглым столом в огромной гостиной на улице Тверская, 18, квартира 6 и рассказывала счастливо хохочущим домочадцам некоторые наиболее безобидные эпизоды своей болгарской эпопеи.

Лерик позвонила на следующей же неделе. Расфуфыренная, в какой-то дикой ажитации она заявилась с высоким недурной наружности импозантным гражданином, отвела подругу в ванную комнату и громко зашептала: «Надюха, приглядись, по-моему, то, что надо – шесть лет до полтинника, не женат, не беден, детей в паспорте нет – проверяла, квартира на Полянке – центр, интеллигент в пятом колене – закончил институт марксизма-ленинизма, сейчас преподает историю искусств, не курит, выпивает умеренно. Упускать – грех, на дороге не валяется». – «А сама что же?» – «Я — пас, мне фамилия его – кость в горле». Дюша удивленно подняла брови, засмеялась: «С ума сошла? При чем здесь это?» – «А при том: его фамилия – Заботкин». – «Однофамилец?» – «Если бы – брат старший, но полная противоположность: антипод». (… Аркадий Семенович Заботкин действительно быстро завоевал симпатии Дюшиных родственников, а старший Твеленев так чуть ли души в нем не начал чаять – Аркашенька да Аркашенька, всем в пример ставил, в отличие от Ксении Никитичны все в зяте принимал-оправдывал, даже долгое непоявление потомства. А уж когда семь с лишним лет спустя после свадьбы его далеко не юная уже доченька наконец-то отяжелела, да еще, как позже выяснилось, внучкой – композитор совсем растаял и перевел ей на книжку бешеное по тем временам количество рублей, умно убереженное им от недавнего дефолта.)

Лерик, в свою очередь, зачастила в дом к своей болгарской подруге и еще через неделю, по ее словам, по уши заинтересовалась ее братом Маратом Антоновичем. Тут уж и папа-заводчик с «цековской» фамилией вступился, и мудрая мама советами не обделила, и благодарная подруга не оставила без помоги: сообща скрутили задержавшегося холостяка и, не откладывая в долгий ящик, родили композитору внука.

… Смерть мамы-Ксеночки надолго выключила Надежду Заботкину из жизни.

В переделкинском саду – она месяц уже, как вернулась из роддома, постепенно приходила в себя: роды случились трудно – к ней подошла средних лет женщина, заглянула в коляску, похвалила младенца.

– Мальчик?

– Девочка.

– Случаем, не Антониной зовут?