Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

Аммос Федорович вышел в коридор, разбудил проводницу, попросил принести стакан горячего чая – бессонная ночь готовилась заявлять о себе височными спазмами, и кроме крепкого горячего чая ему ничто не помогало. В свое время, кажется, чего он только ни перепробовал за время бесконечных своих кабинетных эмпирей: и наше, кремлевское, и иностранное горстями пил – ни от чего не было голове покоя, а вот посоветовал кто-то, уж забылось кто: а ты чай крепкий горячий попробуй, не поверил – попробовал и с тех пор блаженствует: забыл, с какой стороны голова растет – вот ведь загадка.

Загадок же Аммос Федорович не любил с детства. Не любил и не признавал (случай с чаем был, пожалуй, единственным, в котором он так до сих пор и не разобрался): все в жизни должно быть понятно или уж во всяком случае объяснимо – никаких оккультизмов, шаманств и прочих подобных мистик. «Жизнь человека – это дорога, прямая и ясная», – часто говаривал своим студентам руководитель семинара Литературного института, в юном возрасте прославивший себя в советской поэзии беспримерным по глубине наблюдением: «Жизнь прожить – не поле перейти», – это дорога светлая и понятная, и идти по ней надо так, чтобы не было мучительно стыдно перед современниками и потомками». Аммос Федорович по присущему молодости легкомыслию не с первого захода оценил скрытую в словах учителя тонкую аллегорию, но когда к середине, примерно, обучения до него дошел-таки истинный смысл сравнения «Жизнь – дорога…», то он проникся мудростью изречения до такой степени, что стал часто, не всегда к месту, повторять его в разных компаниях, наконец вывел печатными буквами на листе ватмана, повесил в своей комнате над кроватью и сам не заметил, как литературная формула эта сделалась его глубочайшим убеждением. И до сих пор герои романов писателя Аммоса Колчева шагали по дорогам жизни с открытым забралом, не сворачивая на тропинки, не плутая в переулках и проходных дворах сознания.

Вот только новые хозяева поменяли полярность нравов с плюса на минус – то, что было черным, стало белым, и наоборот: жестокость, мрак, кровь, трупы, насилие, секс, мат, заумь, жаргон, пеледины, сорочины – хорошо, берем, питаем падалью молодые души; все, что светло и радостно, – отрыжка социализма.

Э-э-эх, зла на вас нет: сами вы отрыжка. Ничего, поживем – увидим, утро вечера мудренее.

Проводница неприветливо внесла чай, Аммос Федорович обжигаясь, жадно выпил полстакана, посидел с закрытыми глазами, неторопливо вылил в себя остатки мутноватой жидкости. Черт, конечно, надо было попросить два стакана, да что уж, теперь поздно, эта баба и так его чуть не убила. Ладно, за окном, вроде, Удельная, недолго осталось.

Он прилег на подушку поверх одеяла – в вагоне было жарко натоплено: вот бы удалось вздремнуть минут сорок.

Писать он начал рано, первую свою повесть напечатал в журнале «Юность» в восемнадцать лет, не закончив еще первого курса Литературного института. Называлась повесть бесхитростно – «Юность», по-видимому, автор тем самым настаивал на своей полной солидарности с художественной и политической линиями популярного молодежного издания. Особо громкого успеха у широких читательских масс «Юность» не имела, в первой же рецензии, которую по прочтении Аммос тут же выбросил, некая критикесса даже договорилась до того, что, дескать, «автор – молодой, да ранний, конъюнктура прет из всех щелей – хорошо бы новому поколению начинать не с такого бесстыдного верноподданничества», но альма-матер будущего советской литературы грудью встал на защиту своего ученика: литературной даме, задержавшейся в полыньях замерзающей уже «оттепели» (на дворе хозяйничал 67-й год) через высокую прессу дали достойный отлуп. Завязалась полемика, имя Колчева стало поначалу скандально популярным, затем желаемым в писательских рубриках, издательствах и, наконец, – неприкасаемым.

И так до самого момента несчастья – кончины СССР – ни одной враждебной рецензии…

Ах, как бы вернуть это благословенное время, где… – он улыбнулся, вспомнив школьного дедушку Крылова… где под каждым ей листком был готов и стол, и дом? Где за каждым углом ему были рады, где ждали его новых романов, ценили суждения, просили советов и помощи в устройстве бытовых нужд, и он по мере сил помогал, звонил, отстаивал, пробивал… Где на каждой литературной сходке он – куда твой генерал на свадьбе, даром что без лампас да без звезд – сам звезда, отражался в каждой восторженной женской улыбке да мужской завистливой гримасе.

И первая жена, Виолетта, ноги от ушей, грудь – Царь-колокол, соски ладони царапали, в свои неполные девятнадцать все ему прелести открыла, сына родила, а поди ж ты, расстались без печали, много вокруг претенденток в очереди стояло, часа своего дожидаясь – недосуг было печалиться, да и Лерик без его, Аммоса, утруждения манной небесной сама в руки свалилась вместе со своими коммунистической партией прикормленными родителями и вот уже, слава богу, шестнадцать лет душа в душу прощают друг другу маленькие сторонние увлечения…