Скрытое во мне

— Почему ты решил это сделать? — вопрошающе посмотрел он своими зелеными, такими же как у меня, глазами. — Почему? Твоя подруга Яна сказала, что у тебя была депрессия. Это правда?

Проглотив тяжелый ком, вставший в горле, я не выдержал его взгляда и отвернулся к окну. За бьющими через край эмоциями, переполнявшими душу, я совершенно забыл о своих биологических потребностях, но сухость в горле так и не смог перебороть. Единственное, что мне приходило тогда на ум, произнести было сложно, но, переборов себя, я все же хрипло пробормотал:

— Простите, — и разревелся по-настоящему.

Они вдвоем гладили мою голову и грудь, говорили, что любят и мне извиняться не за что, но почему-то я был убежден в обратном, кусал губы и старался сформировать мысль, которая постоянно ускользала от сознания, хотя я был уверен в ее нахождении где-то в закромах. Все же мне удалось ухватить ее за хвост, вытащить на свет и увидеть собственный глубоко запрятанный страх. Словно испуганный маленький котенок, сидящий на крыльце под дождем, ждал, когда его пустят в теплый дом, и одновременно боялся этого. Нужные слова крутились на кончике языка, и сколько не старался их проглотить, они упорно лезли наружу.

Я не знаю, у кого и как происходит подобное. Спустя много времени позже читал в интернете об этом. И страхах, нерешительности, промахах. Но уверен, что, в конце концов, у всех в жизни наступает момент, когда необходимо рассказать о себе правду хоть кому-то близкому. Не какому-то попутчику в поезде, собутыльнику в баре или случайному любовнику, а действительно близкому и любимому человеку, чье мнение и чувства важны.

— Я гей, — смог произнести тогда я сквозь слезы, но настолько четко и громко, чтобы родители не переспрашивали.

На секунду действительно воцарилось молчание, и сквозь поток горячих слез они рассматривали меня, пытались применить ко мне полученное сообщение, переглядывались и снова гладили меня по рукам.

— Неужели ты думаешь, что твоя ориентация нам важна? — всхлипнула мама.

— Так ты из-за этого, что ли?.. — неуверенно спросил отец и вытер нос.

— Я не знаю, — покачал я головой, ощущая новый поток слез на щеках. — Не знаю, — повторял я снова, совершенно не стесняясь плакать.

Родители крепко обнимали, мама стирала слезы с лица, отец гладил по голове, мне становилось легче дышать с каждой минутой, хоть и оказался в настолько унизительном положении. Смотреть на них все еще было стыдно, и объяснить доходчивее свой поступок я не мог даже самому себе, но главное в тот момент было сказать правду и избавиться от надоевшего чувства загнанности в угол.

— Нам все равно с кем ты спишь, сынок, — говорила мама, постоянно смахивая слезы с глаз. — Мы будем любить тебя любого. Ты только живи.

Тогда в больнице единственным развлечением для меня было окно, будто прорезанное специально, чтобы поиздеваться над пациентами и показать им другой мир, недоступный для них. Я проводил пальцами по бинтам на своих запястьях и смотрел в то самое окно, за которым уже выпал снег. Железная решетка даже в помещениях третьего этажа не позволяла не только приблизиться к нему, но и создавала иллюзию, что нахожусь я не в палате, а в одиночной камере.

После моего пробуждения родители позвали врача, который пришел с фонариком, тонометром и моей картой. Осмотрев меня, расспросил о физическом самочувствии, а потом и душевном. Сказал сам пару слов о моем состоянии и отвязал от кровати, видимо поняв, что буйствовать я не намерен.

Оказывается, в окровавленной ванне меня нашла Янка, все же решившая в тот день вернуться и проверить, что я делаю. Девушка в прямом смысле спасла мне жизнь, хоть сама и испытала небывалый шок от увиденного. Она думала, что откачать меня уже не удастся, настолько я казался бледным и неподвижным, хотя на самом деле времени после потери сознания прошло не так много. Именно она рассказала врачам о моем странном поведении накануне, и те уже успели поставить предварительный диагноз.

Сидящий у моей кровати мужчина среднего возраста со спокойными чертами лица, блеклыми глазами и густой светлой бородкой расспрашивал о предшествующем депрессии эпизоде активности при родителях, и это безумно меня смущало. Кому охота, чтобы мать знала, что ее сын трахал все, что шевелится, заливал в себя дешевое пойло, употреблял наркотики и проколол язык в абсолютно антисанитарных условиях? Честно признаться, теперь я бы никогда в жизни этого не сделал! Да и тогда, когда, запинаясь, рассказывал о своих приключениях врачу, неудержимой жажде секса и приключений, ужасался, что вообще решился на это.

Расспрашивал про боли во всем организме, которые я списывал на свои бесшабашные походы, простуду или банальное похмелье, и не обращал внимания. Потом тема коснулась сна и аппетита. Тихим голосом он перечислял какие-то симптомы, сам рассказывал, что я, должно быть, испытывал, а потом кивал себе и записывал в карточку. Дальше зачитывал какие-то утверждения, словно в анкете, и я должен был выбрать подходит ли мне что-нибудь.