Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

Все было тщательно спланировано. Маша принесла мне напильники и длинную полосу холста вместо веревки. Вдобавок она достала несколько метров муслина для шитья, чтобы шум швейной машинки заглушал звук напильника. Кроме того, с помощью платьев и материи можно было скрыть от тюремщиков, что кто-то из нас стоит у окна.

Смотрительница находилась за запертой дверью. Она тоже шила на машинке и обычно сидела спиной к двери – вероятно, из уважения к нам.

Наши окна были забраны решетками, которые запирались специальным ключом. Добыть ключ не было возможности; поэтому пришлось перепиливать широкую дужку замка тонюсенькими напильниками, которые нам принесли в изрядном количестве. Ночь напролет мы по очереди работали – сперва напильником, а затем на швейной машинке.

Через несколько дней замок был перепилен. За ним была деревянная оконная рама с маленькими стеклами; и хотя в то время я очень похудела, необходимо было в двух местах распилить дерево и разбить стекло, чтобы я могла пролезть. Сделать это в дневное время было невозможно, и, хотя под окнами не выставляли часового, существовала серьезная опасность, что звук бьющегося стекла даже ночью привлечет внимание смотрительницы, а мы не желали быть посаженными на холодную воду, если бы попались. Мы решили, что в тот момент, когда будет разбито стекло, Шатилова должна уронить таз.

Когда в камере практически все было готово к бегству, мы попытались договориться о часе побега. Нам сказали, что следует подождать день-другой, потому что сейчас слишком яркая луна. Когда, наконец, настал подходящий день, мы полностью подготовились к решающему шагу. Сердце неистово колотилось у меня в груди. Я стремилась на свободу, но ужасно не хотела оставлять своих дорогих подруг.

В полдень дверь моей камеры открылась, и смотритель сказал:

– Собирайте вещи. Приказано немедленно перевести вас в Литовский замок.

Мы молча сидели, не осмеливаясь взглянуть друг на друга.

У нас не было ни малейшего предлога, чтобы отказаться ехать. Кроме того, протест принес бы неприятности нашим сокамерницам, так как они наверняка бы его поддержали, и мы все были бы наказаны. Нас переводили в одиночные камеры, и поэтому наш план полностью провалился.

Итак, все усилия и затраты оказались тщетными, но этот провал стал лишь прологом ко многим будущим неудачам. Иногда катастрофа настигала меня при зарождении планов, иногда в середине процесса, а иногда на самом пороге успеха.

До того времени, как нас перевели в Литовский замок, нам пришлось пережить несколько счастливых мгновений. Кажется, Веру Засулич судили где-то в мае. По ее просьбе я спросила у своих соседей по тюрьме, какого они мнения об ее поступке, и получила самые восторженные отзывы. Даже Муравский, жесткий идеалист, превозносил юную героиню как борца за правду – своим актом возмездия она смыла оскорбление, нанесенное партии. Мы, женщины, также выражали свои симпатии к Вере всеми возможными способами, и в этом нам помогала молодая фельдшерица, через которую мы поддерживали связь с Верой.

Вера очень спокойно и мужественно ожидала суда. Ее адвокат, Александров, страстно желал оправдать ее поступок, огласив все те жестокости, которые претерпели от властей политические заключенные. Его уверенность придавала Вере храбрости, так же как и весть с воли о том, что Трепову неизвестные постоянно присылают пучки березовых розог, перевязанные ленточками со словами: «Ваша любимая эмблема».

Мы узнали от Александрова, что Вере сочувствуют лучшие слои общества и что все ожидают ее оправдания. Кроме того, мы услышали, что революционеры собираются провести демонстрацию и планируют похитить Веру, если ее приговорят.

Как ни велики были эти ожидания, реальность превзошла их.

Когда настал день суда, заключенных и даже тюремных служащих охватили тревога и беспокойство.

– Ее повезли в суд, – сообщила фельдшерица.

Смотрители робко повторяли эти слова шепотом, а мы, узники, в трепете и возбуждении умоляли вместе с ними:

– Скорее поезжайте в суд! Расскажите нам, что там происходит.

– Во дворе и на улице собралась толпа. Стоят солдаты.

– Идите быстро и сразу же возвращайтесь. Что вы так медлите?

Мы знали, что между членами партии и жандармами и солдатами неизбежно столкновение, если Веру подвергнут какому-либо насилию.

Тревога разрядилась громкими криками, доносящимися с улицы:

– Ура! Ура! Вера Засулич!

Я вскарабкалась на подоконник и смогла увидеть множество голов в белых фуражках. Это солдаты приветствовали оправдание Веры Засулич. Что за радость! «О, – подумала я, – если бы только армия поднялась против негодяев!» Эту мысль оборвали раздавшиеся за спиной истерические крики. Это была фельдшерица, едва не падавшая на ступеньках лестницы.

– Оправдана, оправдана! – восклицала она, задыхаясь.

– Почему вы плачете? – спросила я. – Скорее расскажите нам, что там произошло. Ее действительно оправдали?

Фельдшерица отчаянно рыдала и какое-то время не могла говорить. Наконец у нее вырвалось:

– Ох, что там было, что было! Как он говорил, как он говорил! Боже, боже! – И она снова радостно разрыдалась.