Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

Толпа, собравшаяся перед судом, по-прежнему требовала освобождения девушки-героини. Ее отвели в камеру, и толпа напирала на ворота в намерении добиться, чтобы ее выпустили. Ворота поддавались. Начальник тюрьмы испугался и сказал:

– Вера Ивановна, быстро собирайте свои вещи и идите. Слышите, как они шумят?

Вера связала свои пожитки в узел и вышла на улицу. Мы услышали крики восторга, опьяняющей радости, а затем – выстрел!

«Господи, – подумала я, – что случилось?!»

Я снова выглянула в окно. Как только Вера вышла из ворот, ее запихнули в закрытый экипаж. Пока тот пробирался через толпу, произошло необъяснимое. Кто-то выстрелил, и юный Сидорацкий[41] упал мертвый с козел. Но экипаж не остановился и вскоре исчез.

Мы снова услышали восторженные возгласы. Это приветствовали присяжных. Они пытались незаметно уйти через заднюю дверь, но толпа ждала их и устроила им бурную овацию. Затем пришли наши друзья, адвокаты, и рассказали всю историю от начала до конца. Позже я получила от Александрова, адвоката Веры, фотографию с надписью: Александров благодарил меня за то, что я доверила ему честь защищать столь благородное дело. Портрет передали мне через Александру Ивановну Корнилову, которая приложила к нему записку: «Думаю, эти слова должны предназначаться мне». Она была совершенно права. Я всего лишь передала совет, который пришел с воли. К несчастью, я не имела возможности хранить портреты и письма. Постоянно приходилось их кому-нибудь отдавать, а найти их впоследствии не удавалось. Таким образом навсегда пропали те немногие вещи, которые были мне дороги.

В Литовский замок нас перевели в июне. Дом предварительного заключения я покидала с самыми теплыми чувствами. Находясь там, я познакомилась со многими из наших людей, и некоторые из них остались в моем сердце навсегда. Среди них была и Софья Перовская. Она отличалась такой чистотой и невозмутимостью, словно была персонажем из классической греческой драмы. На ее юном, свежем лице отражались спокойствие духа, уверенная в себе мудрость и превосходство над окружающим миром. Даже улыбка у нее была серьезная, как у зрелого человека. Все подробности ее облика врезались в мою память. Она носила вышитую голубую блузку, которую подарили ей сестры Корниловы. Она была очень маленькая и молоденькая на вид, с круглым, светлым лицом, румяными щеками и тонкими чертами. В глаза бросался ее высокий лоб.

До того как познакомиться с Перовской, я слышала, как о ней восторженно отзываются друзья, особенно Александра Ивановна Корнилова. Перовская уже проявила себя умелым конспиратором и способным пропагандистом. От нее многого ждали.

Впервые я увидела ее в комнате для свиданий, сидящую на диване с Александрой Корниловой. Они разговаривали со своим адвокатом. Я остановилась и спросила у Александры:

– Кто это?

– Перовская, – ответила она.

– Такая маленькая! – сказала я.

– Маленькая, как золотой слиток, и такая же драгоценная, – с гордостью ответила Корнилова.

Софье уже было 24 года, но в своей короткой юбке и голубой блузке она выглядела как школьница. Она холодно поздоровалась со мной. В то время все чайковцы считали мои взгляды крайне экстремистскими. Они называли меня «непредсказуемой личностью», не подчиняющейся никаким запретам и неспособной соблюдать жесткую дисциплину той элиты, которая входила в эту знаменитую группу. Меня действительно не могла удовлетворить осторожная политика Чайковского; и впоследствии, когда революционные организации перешли от устной пропаганды к активной борьбе, сама Софья после долгих и мучительных колебаний прониклась агрессивными настроениями. Но в 1877–1878 гг. она решительно выступала против любых крайних взглядов.

В Литовском замке я познакомилась с другими прекрасными женщинами. Да, моя душа стремилась на свободу, к действию, мой мозг был полон мечтаний о будущем; но когда мой взгляд падал на эти дорогие лица, раны сердца исцелялись. Подобная дружба и любовь обогащали мою жизнь на протяжении всех 50 лет революционной деятельности; и куда бы я ни попадала, всюду находилась нежная женская рука, несущая мне поддержку и наполняющая счастьем мое неприветливое обиталище, будь это в России или за границей, в тюрьме или на воле.

Помимо прочих, в Литовском замке оказались две «московские девушки», которых судили на «Процессе пятидесяти», – Геся Гельфман[42] и Анна Топоркова. Кроме того, здесь я нашла Александру Ивановну Корнилову, Елену Медведеву, Елену Прушакевич, Супинскую и Ваничку.

Однажды мне удалось поговорить с храбрым Сергеем Кравчинским, который собирался убить начальника полиции Мезенцова, выступавшего за самые суровые наказания опасным революционерам. Кроме того, я говорила со Стефановичем, которого незадолго до того вытащили из киевской тюрьмы благодаря усилиям Осинского и Фроленко.

Разговор с Кравчинским носил общий характер. В комнату свиданий вызвали всех женщин. Я была единственной в тюремной одежде, даже в колпаке на голове – смотритель сказал, чтобы я его оставила.