Скучный декабрь

— Эт самое, полицейский участок был. Пана Вуху покойного, царствие ему небесное, Петлюра расстрелял, — пояснила толстая конвоирша, заметив его интерес. Бенедикт Крысик воздел глаза к небу и вздохнул.

— А что тут у вас с духовностью в Городе, дочь моя? — спросил он, вспомнив о своих обязанностях инспектора. Отчет в епархию до сих пор лежал в его бумагах девственно чистым.

— Так, когда Вейку забрали, так и не стало, — доложила грузно топающая бабка. По ее словам, выходило, что духовностью в Городе заведовал Вейка дурачок, ходивший по домам по большим праздникам и певший за копеечку. Чем неоднократно вызывал гнев жандармских и дворников, считавших, что тот перебивает их хлеб. Недавно его забрали то ли немцы, то ли красные, и с духовностью вышло совсем плохо. Петь стало некому, а про праздники все забыли, занятые своими делами, главным из которых было выжить.

Ксендз наморщил лоб и припомнил отчеты некого католического агента, подписанные «Святое яблоко». Отчеты, особо ценимые епископатом, так как кроме обычных цифр включали в себя четкий анализ и прогнозы развития ситуации. Агент получал хорошие деньги. Вроде он и жил в Городе. Что-то там он писал о духовности и проценте католиков? Цифры пан Крысик не помнил. Показавшийся костел с открытыми дверьми отвлек его от размышлений.

Внутри храма была полная разруха. Почти все дерево исчезло, разворованное замерзающими жителями, и единственное, что странным образом сохранилось, был уделанный вороньим населением конфессионал и пара столбиков около алтаря. Сам пресбитериум пребывал на удивление чистым, казалось, что наглые птицы боялись на него гадить.

«Мементо киа пульвис ест», — подумал святой отец, разглядывая исповедальню, вид которой будил его детские воспоминания. Картинку из книги. На ней был изображен домик, поросший мхом. С отвращением откинув ветхий фиолетовый занавес пан Бенедикт проник в конфессионал и устроился на лавке, мучительно думая о том, что пальто теперь придется выкинуть.

«Помни, что ты прах», — мысленно повторил он, ежась от холода.

Щелкнула задвижка и в окошке с лохмами истлевшей ткани появилась довольная физиономия бабки Вахоровой, расстроенный ксендз умудрился попутать стороны. И вместо кабинки исповедника обосноваться в другой. Наплевав на это несоответствие, пан Крысик обратился к настырной старухе.

— Ин номини Патрис ет Фили ет Спиритус Санкти, дочь моя. Как зовут тебя? О чем ты хотела мне рассказать?

Поскрипев половицами, бабка принялась рассказывать. Рассказывала она подробно, вываливая на голову печального священнослужителя гору невозможной чепухи, складированной обстоятельно по дням.

— В марте третьего дня соседка пекла хлеб, я ей плюнула в муку, за то, что она белье вешает специально чтобы мне досадить. Грешна я, святой отец. Гордыня у меня. Не хочу, чтобы она белье вешала, пусть на заднем дворе у себя сушит, нечего его напоказ выставлять, эт самое. Може, у меня такое же покрывало есть! Може же быть такое покрывало?

«Господи, помилуй!», — подумал удрученный пан Крысик, — «если она мне каждый день будет рассказывать, я, пожалуй, умру здесь от старости».

Ему представилась собственная мумия с зонтиком и котелком, покоящаяся в уделанной гнусными птицами исповедальне. Словно почуяв его неодобрение, те зашумели под сводами костела, эхо гулко отталкивалось от стен. На конфессионал бодро посыпался помет.

Глава 35. Доминэ Езу Христэ, фили Дэи, мисэрэрэ мэи, пэккатрисис

— Марта четвертого дня, святой отец… — гнусаво бубнила Вахорова, отчего складывалось впечатление, что она читает из какой-то книги. Ее голос катался по храму, затихая в притворе. Ксендз напряженно ожидал паузы, чтобы вставить слово.

— …на общую сумму один рубль десять копеек, как по протоколу. Бес тогда попутал, явился ко мне нечистый, святой отец и говорит, возьми! Возьми! — бабка сделала трагическую паузу, в которую тут же влез отчаявшийся пан Бенедикт.

— Повторяй про себя, дочь моя: Доминэ Езу Христэ, фили Дэи, мисэрэрэ мэи, пэккатрисис. Отпускаю тебе твои прегрешения, — нарушая чинопоследование быстро проговорил он, в надежде разделаться с престарелой дочерью. Эта хитрость оказалась бесполезной.

— Как же, эт самое, святой отец? — расстроилась та. — Я еще за апрель рассказать хочу. И за май тоже. Как жешь, эт самое? В апреле двадцать шестого дня приехал мой младшенький — Томашек. Привез две пепельницы бронзовые и кулончик золотой. Взяла я, отец мой. Взяла грех на душу. Кулончик тот краденый был, так я его на крупу обменяла, эт самое. У пани Бежинской, своей соседки. Она мне еще соли дала полфунта и курицы четверть.

— Курицы? Кохинхинки или виандотки? — оживился исповедник. — Лучшие мясные куры — это бентамки. Подтвержденный многими факт. Курица вообще предмет таинственный и духовный, дочь моя. Курица существо в высшей степени полезное. У курицы сакральное значение. Что мы имеем от курицы?

— Перья и навоз, — вставила бабка, пораженная обилием кур в речи святого отца.