Скучный декабрь

В этом градоначальник ошибался, скучно как раз таки не было. И если бы пан Кулонский был в полном сознании, то мгновенно сообразил, что все дела сейчас окончатся нехорошо. Тени метались по стенам. Ксендз Крысик, наблюдающий за игрой из глухого угла, шептал молитвы. За стенкой переругивались и с грохотом грузили дрова в тендер солдаты. В общем шуме возвышался Тур-Ходецкий, так и не сменивший малинового кавалерийского околыша на рогатувке.

— На саблях, мсье! На саблях! К черту пистолеты! Вы имеете дело со шляхтичем. Только сабли! Такого оскорбления вам не простится.

Хитрый пан Станислав знал, что во всем «Генерале Довборе» имелась лишь одна сабля — его собственная. Притом, совсем не годная для пешего боя. Драться длинным оружием было сложно, а наличие лишь одного экземпляра, по его мнению, делало дуэль практически невозможной. К его большому сожалению, все эти тонкости совершенно ускользнули от внимания противника, Дюбрен предпочитал кулаки и табуретку.

— Да плевать! Все равно чем драться, жулик ты… — ревел он, потрясая руками. Репортер не то, чтобы жалел проигранного, но всегда недолюбливал жульничество. В картах он был социалистом.

— Выпьем! — влез опьяневший от слез ангелов и плотно висящего табачного дыма пан Кулонский. Не переставая сверлить друг друга взглядами, противники выпили, а потом еще выпили, для храбрости. Затем последовал тост за справедливость. А Дюбрен с издевкой предложил выпить за честность.

— За пять дам в колоде. Ну, и честь, конечно, да, Станислав?

Блистательный Тур- Ходецкий пригладил пальцами щегольские усики, и не отводя глаз от большого лица соперника

медленно выпил.

Глава 34. Cartes et потаскухи!

В конце концов, пан голова очнулся на платформе с кочергой в руке, той самой какой бездельники телеграфисты шуровали в печках командного отсека. Напротив, сжимая в руках саблю ротмистра, стоял тяжело дышащий Дюбрен. Сам Тур-Ходецкий, свесив голову между броневагоном и площадкой лежал на перроне, издавая утробные звуки.

— Отлично фехтуете, папаша, — с завистью произнес француз. — Намного лучше меня, а ведь я брал уроки у самого Гравлотта, он, кстати, мой дядя. Такое ангаже без гарды, как вы только что сделали, я вижу впервые. У кого учились?

Пан Кулонский опустил кочергу, где-то в глубине его сознания летним мотыльком билась мысль, что именно сейчас он заново родился. Звезды светили им, окрашивая снег таинственным голубым цветом. Стоявшие полукругом любопытствующие захлопали. Не каждый день увидишь такой поединок, в котором цивильный фехтовальщик от бога сошелся с французским бретером.

— Ангаже? — прошептал помертвевший градоначальник, ощупывая себя, все было на месте. Единственной потерей стала парадная смушковая шапка, аккуратно разрубленная пополам.

— За ваш головной убор прошу извинить, мсье, меа кулпа, — изящно покаялся соперник, и, смахнув пот, сделал медвежий реверанс. Получилось забавно, и кто-то из темной солдатской толпы даже хихикнул. — Бегетель, папа… с вашим талантом вы на миллион таких шапок заработаете.

Миллионы смушковых шапок пролетели перед глазами градоначальника, он представил глаза Ядички и тоскливый вечер поэзии. Китс, Бернс и прочие мертвецы, представлялись ему палачами в кожаных фартуках, забрызганных кровью.

— Готовься, Антоний, — тяжело протянул Китс, тыкая в приунывшего городского голову кочергой, — сегодня на ужин Лафонтен, Буало и Мильтон. Слыхал про Мильтона?

— Не слыхал, — помертвел градоначальник. — отпустите, а?

— Никак не можем, Антоний. Ты же слышал. Родина в опасности, а ты зад отсиживаешь.

— Не отсиживаю, — заупрямился голова.

— Отсиживаешь, отсиживаешь, нам ли не знать? Вон в Яворове, бурмиш напился и ушел Родину защищать. Герой же?

— И что?

— Замерз к чертям. Только похоронили.

На этом моменте отважный Кулонский решил окончательно напиться.

— Осталась, эта ваша… Душа… Слезы, нет? — хрипло потребовал он, — после всех упражнений в горле пересохло. Пить очень хочется.

Вторая часть фразы была лишней, стремительный Александр Дюбрен уже вытаскивал зубами пробку. Пили из горла, разливая «Перно» за пазуху. После каждого глотка занюхивая по-гусарски — рукавами. Уносимый солдатами бессознательный пан Станислав, был сопровожден презрительными словами. Волочившие ротмистра жолнежи на входе поскользнулись, звонко приложив пьяное начальство к броне.

— Жулик, — сказал Дюбрен. — Никакого достоинства. Разве это человек? Так, тростинка, ветром колеблемая. Сегодня одно, завтра другое.

— И пить не умеет, — добавил городской голова, потерявший всякий страх и опаску. Ему казалось, что вот так вот, поставь его сейчас против ружей, так он рассмеется палачам в лицо.