Скульптор и Скульптура

— Видишь, — сказал Палыч Сергею, — стоят толстые тома книг, написанных русскими классиками, русскими не по национальности, а по духу. Духу, который хочет всем и каждому рассказать правду о мире. Но, правда–то для них на виду только российская. Причём, чем дальше они от неё бегут, тем острее они её наблюдают. Куприн и Бунин, Гоголь и Салтыков — Щедрин, Чехов и Достоевский, Есенин и Блок, Фет, Тютчев и другие. Сколько тоски в их произведениях. Представь себе, что бы они написали, если бы не было цензуры.

С одной стороны, русские просторы и неудержимый полёт души, с другой стороны, тело и всё то, что его гнетёт. Маши руками, не маши, всё равно не взлетишь. Вот их и несло. Если бы был только писатель, то всё было бы нормально, но есть ещё и читатель. Ему–то зачем знать больше, чем он видит. Они, конечно, блестяще описали в Россию и её тоску, но зачем? Сами–то они выговорились и душу освободили, а читатель, а дети, которых начинают грузить их тоской уже в школе? Цензура в России просто необходима, но цензура, запрещающая пускать в массы тоску…

Сергею запомнился этот разговор, и он опять шёл к Палычу, чтобы выяснить, наконец, почему женщину сравнивают с книгой.

Палыч, как всегда, встретил Сергея, близоруко читая какую–то толстенную и ветхую книгу. Сам вид Палыча повергал Сергея в трепет и торжественность. Когда вокруг всё разворовывалось, и большие и маленькие начальники всё вокруг тащили и тырили, Палыч стоял на страже своей библиотеки, не давая в жадные руки «политбойцов», своих непосредственных начальников, ни одной редкой книги.

Сергей молча ждал, когда Палыч поднимет на него свои умные глаза.

— Это вы, — произнёс Палыч, — опуская очки на нос.

— Я, — подтвердил Сергей его наблюдение и добавил: — Я, и пришёл спросить, что Палыч думает по поводу женщин в разрезе русской классики.

Лицо Палыча, и без того серьёзное, стало ещё серьёзней.

— Вообще — то, молодой человек, в России о женщинах не думает никто. Ни сами женщины о себе, ни о них мужчины. Ни в жизни, ни в литературе. Вспомним знаменитый призыв Минина: «Заложим жён и детей наших и выкупим Отечество», а ему ведь памятники ставят. Принято вспоминать есенинских женщин, восхищаться тургеневскими, изучать на примере толстовских их характеры, но стоит присмотреться, и оказывается, что они просто кормились за счёт женщин, черпая из них свои сюжеты, а их надо любить.

Пушкин, пожалуй, любил, но скорее шутил над ними, зная о них всё изначально, откуда — это другой вопрос. Но вдохновляло его другое… А остальные. Тургенев любил, в основном на расстоянии, свою Полину. Находясь в своей «несчастной любви» насобирал образ женщины, которую окрестили тургеневской. Толстой так «наизучался» в первой половине жизни, что всю вторую искупал свои грехи и призывал к «безгрешной» любви, что собственно его всё равно не уберегло от анафемы. Некрасов, наблюдая, как она и жнёт и пашет, рожает и хоронит, в горящую избу входит и коня на скаку останавливает, решил, видимо, что это целая книга, которую ещё можно читать и читать, а главное писать и писать, так и дальше пошло. Она и партизанит, она и с трамплина прыгает….

Всё в нашей классике «шиворот навыворот», купальщица — плохо, вот ныряльщица — хорошо, любовница — плохо, вот верная жена, или от усталости падающая мать — хорошо. Не читайте наших классиков, если хотите любить женщин.

Сергей, слушая Палыча, думал: «А в чём на его Родине по–другому. Ненавидеть — хорошо, любить — плохо. Красть — хорошо, вернуть награбленное — плохо. А истоки–то, вот они, в классике.

Чтобы Россия делала без таких вот незаметных мудрецов — волхвов, как Палыч….

Глава тридцать чётвёртая Увольнение и сны

Ход бумаги, носящий название рапорта, оказал на Сергея очень странное воздействие. Слух о том, что увольняется офицер, у которого всё есть, включая и большую должность, и обеспеченный карьерный рост, очень быстро распространился по городку. Оказалось, что очень многие хотели сделать то же самое, но не решались. Сергей в одночасье стал примером для многих, приобрёл массу новых друзей, которые раньше сторонились его из–за занимаемой им должности, по принципу подальше от начальства. Ему стали улыбаться, с ним стали здороваться уже не как с носителем должности, а как с человеком.

Это окрылило его душу, и он вновь начал видеть сны.

Он шёл по дороге, уходящей далеко за горизонт. Шёл, окружённый людьми в белых балахонах. Сергей их уже знал. Он видел их раньше в своих снах. Они были его учителями. Они по очереди подходили к нему и говорили слова поддержки: