Скверна

– Не хотелось бы, – пробормотал Хаустус, выуживая из-под соломы странный, словно свитый из вытянутых в длину корневищ, посох с оплетенным древесными корнями красным камнем у оголовка. – Магия впереди. Злая магия. Я вот что думаю, надо бы дозорным ярлык того проповедника показать. Он, конечно, помоложе меня был, но по стати такой же. Худой и маленький. Так ведь?

– Да, – содрогнулась, вспомнив мертвеца, Кама.

– Вот, – поднял палец Хаустус. – Имя я его знаю, отговорюсь, если что. А вы держите ключики. Прилепите их к вашим ярлыкам. К кирумским лучше всего. Имен на них нет, даккитские отметки имеются, а о прочих вряд ли каждый дозорный знать будет. Только сначала накиньте на себя холстинки. Вот между кожами торчат, серые. Завернитесь, как в плащи.

– Это еще зачем? – недовольно пробурчала Эсокса. – И так припекает, вовсе потом обольемся!

– Да хоть обделаться, лишь бы живым остаться, – беспокойно зачастил Хаустус, потому как дозор был уже близок, и среди десятка дозорных в черном, на крепком коне восседал храмовник в белом балахоне. – Если скажу слова, что помирать неохота, так глаза закрывайте сразу же.

– Зачем? – не поняла Кама.

– Там поймешь, – хихикнул Хаустус, поглаживая посох. – Три ученика за всю жизнь и вот этот посох. По капле силушку в него вливал, по вздоху драгоценный мум отцеживал, по искре. Сколько было, столько и вливал. Все ж не Син, не Бенефециум, не Пуссилус, даже не Йор, а обычный паренек из Даккиты. Вот паренек и состарился. И посох подошел к краю. И ученики. Один сдох, второй ушел, третья – неблагодарная девчонка, пусть даже она и лучше прочих была.

– Я еще пока с тобой, Хаустус, – скривила губы Эсокса.

– Это я еще пока с тобой, – продолжал посмеиваться Хаустус. – Не забудьте, если услышите, что «помирать неохота», закрывайте глаза. А потом уж как подскажет голова… да ноги. Главное, запомните, Касасам его зовут.

– Кого зовут? – не поняла Кама.

– Кузнеца, – бросил через плечо Хаустус и тут же вскочил на ноги, прижав к груди посох и склонив в почтении голову.

– Именем Света и во славу его, кто, куда и зачем? – отчеканил храмовник в белом, и все десять дозорных шагнули к подводе, положив руки на рукояти мечей, а тот, что стоял у начала повозки, обнажил его. Кама нащупала в соломе рукоять меча, оглянулась. За их подводой скопилось не менее сотни телег. Столько же, если не больше, уползали в сторону близкого города. С десяток подвод расположились на сельской площади за башней дозора. Тут же имелся рынок, торговля на котором шла не слишком усердно, хотя и вправо, и влево от тракта начинались улицы пригорода Лулкиса.

– Да вот же, – засуетился Хаустус и протянул ярлык ближайшему дозорному. – Вот он я. Кожи везу в Лулкис. Да. Вот кожи. А вот девчонки мои. Покажите, что там у вас.

Кама и Эсокса подняли над головами ярлыки с блеснувшими на них ключами. Дозорный, взявший у Хаустуса ярлык, передал его храмовнику. Гордое и холодное лицо атера скривилось, и ярлык полетел в лицо Хаустусу.

– Проповедь твоя должна была вестись в Анкиде! Что ты делаешь в Эрсет?

– Выбор был неправильный, – прошипел Хаустус и тут же жалобно запричитал: – Ну как же, а девчонки? Пристрою их, а потом уж и я…

– Ты плохо учил наставления Храма, – укоризненно произнес храмовник. – Или украл этот ярлык. Иначе бы ты знал, что ключ паломника уже с год выдается только тем, кто способен стать воином Царства Света! То есть мужчинам от двенадцати до тридцати шести лет! А отбросы следует доставлять в отстойники, где ими будут заниматься специальные пастыри. Смерть.

– Но, – начал Хаустус и не успел договорить. Дозорный с мечом ткнул им так же просто, как ткнул бы пикой в весеннее сено, чтобы спугнуть заползшую в него по осени змею. Замерев, Кама в ужасе увидела вышедшее из спины старика острие клинка, услышала звериное шипение Эсоксы, лязганье от покинувших ножны прочих девяти клинков дозора и тихое, едва различимое бульканье из груди Хаустуса:

– Неохота помирать.

Посох не опустился, он выпал из рук старика. Но еще до того, как он коснулся камня дороги, Кама успела зажмуриться, хотя уже и рукоять меча лежала у нее в ладони, и тело начало разгибаться в прыжке, а еще через долю секунды раздался треск и вспыхнул свет такой яркости, что даже сквозь зажмуренные веки Кама едва не ослепла, а когда она все же смогла видеть ясно, то увидела посеченных дозорных, хрипящего и истекающего кровью слепого храмовника под ногами у мулов, окровавленные мечи в своей руке и руке Эсоксы и воющих, орущих людей за спиной, которые все до одного перестали видеть.

– Это ненадолго, на час, – прошептала Эсокса, посмотрев на Каму. – Простенькое заклинание. По капле. Всю жизнь.

Кама шагнула к Хаустусу. Лицо его было опалено, но слипшиеся ресницы еще дергались.

– Лучше прячь то, что у тебя внутри, – прохрипел он. – Ты можешь, но нужно лучше прятать. Зоркий глаз мог провидеть тебя, – он забулькал кровью. – Ну, где ты там, друг Авункулус? – и умер.

– Быстро, – прошипела сквозь зубы Эсокса, обыскивая убитых. – Если нас не спасет этот кузнец, то Лулкис будет последним нашим пристанищем.