Скворцы

Ох, какими знакомыми показались Сашке и сияние её взгляда, и жеребячья порывистость. Но сомневаться в Олесе? Ему и в голову не могло прийти, что сестра очертя голову мчится домой к незнакомому, женатому и очень-очень взрослому человеку. В противном случае никто бы не сдобровал.

Уже на следующий день Олеся приехала пораньше, чтобы побыть с Сергеем до обеденного у ребят перерыва. Какими скрытными делаются женщины, когда обзаводятся тайной, а уж какими изобретательными! И ещё через день, и на шестой, и через десять… Она вставала спозаранку — вместе с Сашкой и Алей, стряпала обед своим мальчишкам и вылетала из дома сразу же после того, как Нинель удалялась из поля оконной видимости. Остатки цыплячьей безалаберности в счастливое то время истаяли окончательно: Олеся не только успевала держать в чистоте дом, готовить и стирать, но по пути к ребятам ещё и по магазинам пробегалась в поисках съестного. Тогда ей удавалось подольше задержаться у Сергея… В общем, если женщине есть, что таить — никто и ничего не узнает до тех пор, пока она сама не захочет. А ежели силой входить в скрываемое женщиной — ничего, кроме боли, это не принесёт. И женщине — тоже. Олеся не сомневалась, что делает что-то нужное, полезное, но вредное и неправильное. Потому и таилась — на высокой скорости заметна лишь часть дороги. Чтобы понять всё, на что смотрел, но не видел, нужны время и уединение. Но и того, и другого всегда в обрез у безоглядно и взаимно влюблённого человека.

Зато других мыслей имелось — с лихвой. «Кто его жена? Чем, как, они ещё держатся вместе? Нескладуха у них какая-то — почему? Ведь художница же — значит, душевная», — нервно строчила Олеся в дневнике ночами, мучительно стараясь не уснуть, пока не запишет всего, о чём так хотелось бы поговорить с мамой. Ныл наморщенный лоб, в груди посвистывал жаркий сквознячок, мельтешила перед глазами тошнотворная рябь… Но Олеся жмурилась, размазывала эту рябь по щекам, и кидала, кидала мысли поленцами в жадный огонь бумаги. «Что же она, не замечает его потерянности? Не хочет замечать? Но, если они всё-таки когда-то поженились, значит, всё не просто так. Значит, любили друг друга. Детей хотели. Сына родили… Что же, что? Ведь С. же такой… сказочный — неужто она забыла об этом? Он стихи пишет!!! Умный, добрый, весёлый, сильный, как можно его — такого!!! — разлюбить??!! Вот я никогда, никогда, никогда НЕ разлюбила бы своего мужа. Такого мужа не разлюбила бы никогда!!!!!»

Олеся запихивала дневник в диванную щель и сминала изнывшейся головой подушку. Рассматривая плавающие под закрытыми веками чёрно-зелёные круги, пыталась представить себе Сергея — чем-то ты занят сейчас?

— Спокойной ночи, — шептала в темноту комнаты, аж кулаки сжимая, чтобы услышал.

Любовь, любовь… многоликая, коварная, животворная. Вся печаль вселенной в глазах твоих, и всё счастье.

Но тогда Олеся этого знать не знала и знать не могла. Не знала она, и сколько бессонных ночей провёл Сергей, ожидая жену то с вернисажа, то с вечеринки, то из командировки… Отвечал на звонки — мужские голоса требовали его женщину, и посмел бы он сказать, что её нет дома. Забрала бы сына, и лови ветер в поле… объясните мне, почему лишь близкие люди могут истерзать нас так, как не под силу целому миру? Вот он и ждал её долгими-долгими, бесконечно лживыми ночами. Сидел, забившись в угол под стеллажами — и читал. Караулил сон сына — и готовился к лекциям. Думал, решал, взвешивал — и записывал приходившие в голову рифмоплётства. И так уже много лет.

Но однажды Олеся всё-таки рискнула задать один-единственный вопрос — и ответ услышала в подробностях, без утайки.

— И ты терпишь? — уже ничего не боясь, спросила она. И узнала… Чем больше ума и таланта, Леся, тем тяжелее нести этот груз… с прямой спиной. И почти всё можно простить за чувство, что ты ещё нужен, пусть и на всякий пожарный. А уж если дал жизнь, то хоть жгутом скрутись — но вырасти человека.

Олеся соглашалась — хотя не могла ещё понять его в полной мере. Так, чуяла… например, стежки, которыми притачивал её к себе Сергей — мягко, намертво. Но лишь радовалась тому. Ну, догадывалась — если такое когда и порвётся, то нескоро потом зарубцуется свято место. Да и пусть… не рвётся же ещё?

Верно, верно: у дороги два конца, у влюблённых два кольца, а посередине — гвоздик.

Что такое было… что вообще бывает, когда одной и той же стрелой пронзает мужчину и женщину? На взгляд стороннего человека, забывшего эту головокружительную, до слёз щемящую отраду — чушь полная! То возятся, хихикая и щекоча друг друга, куда попадёт, то словечками невозможными обзываются. То шагают с нездешним видом, то мечтами фонтанируют — прекрасными и забавными, но всё равно прекрасными, поскольку к одному-единственному слушателю обращённые. А то, лежат и вместе в потолок смотрят:

— Видишь, трещинка в углу? Какой сердитый гном!

— Точно, господин Стекольщик на Питера прогневался.

— Да, да, а вон там — дым от его трубки.

— А вот тут что?

— Это не дым!

— Зато вкусней…