Сквозь ночь

Он кладет книжку на стул, опускает шторы и выходит, стараясь не скрипнуть, дверью.

На террасе он осматривает себя, сдувает с бушлата пушинку, сбивает бескозырку на затылок и направляется через парк к небольшому, в четыре окна, одноэтажному домику, крытому черепицей. Из трех окон доносится сухой треск бильярдных шаров. Из четвертого разит одеколоном.

Федченко еще раз осматривает бушлат и клеш, закидывает наперед одну ленточку и входит.

Парикмахерша Валя правит на ремне бритву, равнодушно глядя в окно, а в кресле сидит намыленный клиент. Федченко бросает бескозырку на вешалку, приглаживает ладонью волосы и усаживается, краснея. Валя бросает на него беглый взгляд, приподнимает тонкие нарисованные брови и спрашивает у клиента:

— Не беспокоит?

Федченко берет со столика старый номер «Крокодила» с завернувшимися в трубочки уголками и принимается рассматривать картинки, которые давно уже знает на память.

— Массаж? — спрашивает Валя.

— В обязательном порядке, — отвечает клиент.

Федченко краем глаза видит, как Валя мнет ему щеки и гладит их своими длинными пальцами с ярко-красными ногтями. Потом она прикладывает к лицу клиента дымящуюся салфетку, прыскает одеколоном и пудрит. Клиент наклоняется к зеркалу, щупает подбородок.

— Как молодой бог, — говорит он. — Теперь, пожалуй, можно и шарики погонять…

Он рассчитывается и выходит.

— Прошу, — говорит Валя, сдерживая улыбку.

Сидя в кресле и томясь от Валиных прикосновений, Федченко говорит:

— Вы вечером сегодня чего делаете?

— А что? — отвечает она. — В город поеду.

— А вы не ездите. Дело есть.

— Не разговаривайте, обрежу… А какое дело?

— Поговорить надо.

— А вы сейчас говорите.

— Обстановка неподходящая. Еще и взаправду обрежете.

— Одеколон?

— Брызните трошки. Ух, пекучий, дьявол!.. Так вы после отбоя приходите к лестнице.

— Постараюсь. Пудры?

— Не надо, ну ее к лешему. Так придете?

Федченко выходит из парикмахерской бодрый. В бильярдной стучат шарами и разговаривают. Он закуривает и не спеша, вперевалочку идет по центральной аллее, жмурясь от солнца.

5

Адмирал просыпается в половине шестого. На спущенных шторах лежат расплывчатые, неподвижные тени ветвей. Федченко сидит у стола и читает, беззвучно шевеля губами.

Адмирал несколько минут смотрит на него задумчивым взглядом, едва заметно улыбаясь, затем хмурится и говорит:

— Одеваться. Душно.

Федченко помогает ему влезть в рубашку, подает пиджак, приподнимает левую руку и вкладывает ее в рукав.

— Может, пальто не надевать? — спрашивает адмирал.

— Нельзя, — строго говорит Федченко.

Он надевает на адмирала ненавистное куцее пальто. Порой ему всерьез кажется: в этой одежде — все горе…

Они выходят в парк. Со стороны волейбольной площадки доносятся бухающие удары по мячу. Они сворачивают туда.

Несколько минут адмирал стоит, глядя на играющих.

— Что же это вы не по правилам? — говорит он. — Этак-то не годится. Вот вы сейчас потеряли подачу, а подаете…

— Судьи нет, — смеется светловолосая девушка.

— Я бы посудил, — нерешительно говорит адмирал, — да мне на вышку не взобраться. Тяжеловат стал.

— А вы снизу. Ну ее, вышку…

— Ладно, — улыбается он. — Попробуем. А свисток?

— Алеша, дай свисток.

— Ну, раз и свисток есть…

Он живо ковыляет к скамье, садится, снимает шляпу.

— Что ж это — девять? — говорит он. — Пять на четыре не годится. Федченко, давай на ту сторону!

Он свистит. Разыгрывает подачу. Еще свисток. Федченко подает сильно, низким пушечным ударом. Никто не поспевает к мячу. Он ударяется о площадку и, перепрыгнув через подстриженные кусты туи, катится дальше. Девушка срывается в бег, но Федченко обгоняет ее. Он поднимает мяч и видит в конце аллеи высокую женщину в кремово-белом просторном пальто и мальчика, которого она ведет за руку.

— Товарищ, адмирал, — говорит он, вернувшись бегом на площадку. — Наталья Ивановна там… И Валерик.

— Где? — Адмирал шарит рукой по скамье, нащупывая шляпу. — Помоги-ка подняться… Извините, товарищи…

— Держите! — Федченко бросает мяч девушке и направляется вслед за адмиралом.

Мальчик, вырвав руку у матери, мчится по аллее навстречу.

— Ого! — говорит адмирал. — Чуть не свалил! Ну, слезай, брат, слезай, дай с матерью поздороваться…

Федченко хмурится, засовывает руки поглубже в карманы и старается идти как можно медленнее. При виде жены адмирала его всегда одолевает тяжелое, недоброе чувство. Ему неприятно в ней все. И то, что она выше мужа ростом и моложе его на целых двадцать лет; и то, что она вся какая-то точеная и пахнет духами; и то, что ей трудно приноровиться к натужной хромоте адмирала, а она все же приноравливается и идет рядом, чуть-чуть склонившись и нежно взяв его об руку.

Первая жена адмирала утонула вместе с сыном и дочерью в сорок первом при эвакуации тут же, на рейде. Федченко не мог ее знать, и никогда ему не удавалось как следует рассмотреть пожелтевшую фотографию, которую адмирал прежде носил в нагрудном кармане кителя, а теперь держит в бумажнике. Но ему почему-то кажется, что та непременно была одного роста с адмиралом, и даже, быть может, поменьше, с простецким лицом и мягкими материнскими руками…