Сквозь ночь

— Давай, — говорит Федченко. Он не глядя берет букет и кладет его на перила.

Станислав Иваныч, отвернув фартук, достает из кармана кисет и неторопливо сооружает самокрутку.

— Хотел, это самое, повеселее нарезать, — говорит он, послюнив готовую цигарку и огладив ее корявыми, землистыми пальцами. — Так нема уже, пустая оранжерея, одни белые айстры та цикламенты пооставались…

Он закуривает, распространяя вокруг запах махорки.

— Я вообще оранжерейный цветок не уважаю, — говорит он. — Для меня он вроде неживой…

Федченко молчит, хмурясь и глядя через плечо старика вдаль, на кусты и деревья, одетые серо-зеленой дымкой нераспустившейся листвы. Станислав Иваныч внимательно взглядывает на него, покашливает и тихо спрашивает, кивнув на дверь:

— Ну, как ему тут, у нас? Получшало?

— Хорошо ему, — усмехается уголком рта Федченко, все еще глядя вдаль. — Лучше и быть не может.

— Да-а… — понимающе вздыхает Станислав Иваныч и дует на самокрутку, роняя крупные махорочные искры. — Кондратий — дело такое… Как говорится, первый звонок…

— А ну, папаша, довольно баланду травить, — неожиданно говорит Федченко. — Давай топай отсюда…

Он сильно краснеет и, взяв цветы, уходит обратно в дом.

3

К полудню море впитывает всю синеву неба. У самого берега оно еще слегка желтоватое, в кружевной оторочке пены, а чуть подальше — лазоревое и густо-синее.

Адмирал сидит на своей скамье, сняв шляпу и подставив лысеющую голову мягкому апрельскому солнцу. Легкий, неслышный ветерок ерошит его светлые, зачесанные набок волосы. Спутанные, они падают прядями на лоб, и тогда лицо его становится совсем таким, каким оно было тридцать пять лет назад. Лицом флотского балагура с глазками-щелочками и носом-картофелиной.

Он приглаживает растрепавшиеся волосы, надевает шляпу — и сразу стареет с виду. Парень в синем спортивном свитере и светловолосая девушка в легком пыльнике идут вдоль парапета, оживленно переговариваясь и смеясь; завидев его, умолкают и проходят, замедлив шаг. Девушка кланяется ему, он отвечает, приподняв шляпу, и долго смотрит им вслед. Они не торопясь доходят до лестницы, ведущей к морю, и, свернув на нее, тотчас срываются и бегут вниз. Девушка обгоняет, пыльник ее вздувается и трепещет, как парус.

Адмирал улыбается грустной улыбкой, расстегивает пальто. На солнце уже совсем тепло. Он откидывает голову, закрывает глаза. Вот так слышнее становится запах весны.

Чем же она все-таки пахнет? Согретой землей, каштановыми листьями, морем? Он глубоко вдыхает — еще и еще раз. Чем же?..

Слышен легкий скрип гравия. Кто-то подходит и останавливается. Он сидит еще секунду с закрытыми глазами и открывает их. Какой-то высокий, незнакомый, в накинутом на плечи габардиновом плаще, стоит у парапета и смотрит на море. Адмирал хочет снова закрыть глаза, но тут высокий оборачивается и говорит, улыбаясь:

— Такое синее — и вдруг черным назвали…

— Да-а… — улыбается в ответ адмирал.

— Разрешите?

— Пожалуйста.

Высокий, аккуратно подобрав плащ, садится и поправляет указательным пальцем очки.

— Поверите, — говорит он, — стыдно признаться, но вот впервые в жизни вижу море. — Он смеется, обнажая крупные желтоватые зубы. — Волжанин я, — прибавляет он, как бы оправдываясь. — Дальше Казани от Волги не удалялся.

— Ну, значит, земляки, — говорит адмирал. — Я ведь тоже волгарь. Сормович… Только и не помню уж, какая она, Волга…

— Давно не бывали?

— Давненько, — усмехается адмирал.

Он смотрит прищурясь вдаль, словно еще может увидеть те давние годы.

— Ну как, — спрашивает он, — нравится вам здесь?

— Для меня, — говорит высокий, — как для человека в основном здорового, самое ценное в отдыхе — это, так сказать, новые впечатления. Ну, и вот… — Он снова притрагивается пальцем к очкам и, помолчав, прибавляет: — Очень красивое море… Предчувствуешь это, готовишь себя, но когда в первый раз видишь воочию…

— Да, это верно, — соглашается адмирал. — Уж на что я, и то, бывает, залюбуюсь. И в самые тяжкие дни, случалось… Вот, видите, коса? — Он указывает палкой. — Теперь там рыбачий поселок. А в сорок первом там у нас береговая батарея стояла. А командный пункт по ту сторону был. Там берег вот так идет…

Он наклоняется, с усилием чертит палкой извилистую линию, вспарывая гравий и обнажая влажную, темную землю.

— Так вот, здесь был командный пункт… — Он чертит палкой крестик. — А вот здесь — другая батарея. А вот тут немцы пытались высадить десант…

У здания столовой дробно стучат по обломку рельса.

— Андрюша! — слышится певучий женский голос. — Андрей Михайлыч! Обедать!

— Иду! — откликается высокий. — Извините…

— Пожалуйста, — отвечает адмирал. Он сидит несколько минут неподвижно, нахохлившись, затем принимается тщательно зачеркивать извилистую линию короткими черточками.

4

После обеда, в час отдыха, он засыпает. Томик Чехова, выпавший из рук, лежит у него на груди, вздымаясь и опадая вместе с дыханием.

Федченко подходит на цыпочках и осторожно берет книгу, отводя глаза от лица адмирала, на котором сквозь привычные черты проступает какое-то новое, совсем чужое выражение.