Сквозь объектив

Только Кай оставался чужеродным, инопланетным элементом в этом доме, не принадлежал к нему. Он знал, где входы и выходы, секретные лазейки в чужие души, и умел уходить куда-то вовне. Оставаясь одна в этой квартире, я ощущала себя неполноценной. Я жила в плену, но это с каждым разом походило на биологический тандем ради выживания. Без необходимости настраиваться на личность Кая — вернее, его присутствие за объективом — мне стало сложнее осознавать себя.

Я уже могла по частям собрать его быт. Обычно он просыпался очень рано и всегда проводил со мной утро, без устали фотографируя. И почти каждый день после обеда он уходил на свою странную работу и возвращался только после полуночи.

Я знала, как он щелкает зажигалкой, затягивается и легко выпускает дым.

В уголках губ прорезаются еле заметные морщины. Кай состарится красиво.

Вены на руках так близко к коже. Кай сделан из плоти и крови, но его душа не из этого мира.

Кай мало спит, мало говорит и редко улыбается.

Тысяча вещей, миллион наблюдений — вот что у меня накопилось, но так и не сложились в целостный портрет. Это лицо было мне знакомо до мельчайших деталей. Я знала его мимику, то, как он поведет бровью и усмехнется с долей снисходительной загадочности на губах… В нем, в сущности, уже не было ничего чужого и далекого. Я могла дотронуться до его точеных скул, даже до век, за которыми скрывались пронзительно-голубые кристаллы чистого холода…

Я так и делала иногда. Когда он был близко, я протягивала руку и проводила пальцем по его высокому лбу и векам. И он слегка их опускал, давая мне эту возможность попытаться понять его на ощупь.

Это походило на странный ритуал, который связывал нас еще больше.

Мои пальцы. Его послушно опускающиеся веки. Минута молчания и мой пытливый взгляд.

Но Кай по-прежнему оставался загадкой. Закрытый и зажатый в тиски собственных секретов. Чувствует ли он вообще? Или все люди с этим именем заколдованы и прокляты?

Единственное, что я неустанно отмечала, это как его глаза обычно стекленели, когда он ловил какое-то интересное мгновение. Тогда он целиком погружался в свой собственный мир и лишь быстрое движение пальцев и знакомые щелчки фотокамеры свидетельствовали о том, что он еще здесь. Все его внимание было сосредоточено на том, чтобы вылавливать моменты из общего потока. В этом было что-то воровское. Он крал у времени то, что должно уйти безвозвратно. Да что там время — он живого человека украл!

Но мы сжились. Я больше не устраивала истерик, не ломала его вещи и даже стала проявлять любопытство к процессу съемки и выучила, как называются все его технические примочки. Это штатив, а это кронштейн, и это не одно и то же. А это не зонтики, а комплект студийного света. Это светодиодные лампы. Это вспышки. Это фильтры. И у всего есть свои функции.

Я освоилась в последнем запретном для меня месте — его кабинете. Могла вольготно сидеть на его стуле, а если Кай хотел сесть сам, я, обнаглев, давала ему легкого пинка. Он стаскивал меня со стула, загадочно улыбаясь себе под нос, а один раз вообще выкатил вместе с ним в коридор. Можно сказать, что мы даже умудрялись веселиться.

Мое отношение к Каю действительно поменялось. Я воспринимала его не как человека, а как сложную структуру, в которую попала, и мне нужно было постичь ее законы. Врагом я его точно перестала считать. Хотелось, чтобы эта странная связь имела название. Но мы оставались никем, хотя наши беседы все больше и больше походили на откровенные дружеские разговоры, и в них чаще вклинивались взаимные улыбки и шутки.

Но мы не были друзьями.

Некоторые вещи оставались совершенно непонятными, как, например, мимолетные ласки Кая. Он вскользь оставлял поцелуи на моей шее, обычно сразу после фотосессии, словно облекая благодарность в такую изысканную чувственную форму, или изредка проводил ладонью по моей талии и касался губами моих плеч, а я всегда принимала его ласку с легким равнодушием. Если ему так надо делать иногда, я не против.

Но… мы не были и любовниками. Он никогда не заходил дальше, а я не просила.

И все повторялось изо дня в день. Щелканье камеры. Слова между нами. Мои пальцы. Его веки. Его руки на моих плечах. И касание сухих губ к моей шее.

Происходящее казалось таким будничным. Я отчаянно пыталась увидеть в этих запутанных взаимоотношениях проявление какой-то нормы. Пыталась сопоставить их со всем, что я знала, но опыт мой был скуден.

Я не знала, как нас назвать.

Однажды утром, когда он обнимал меня, то ли по привычке, то ли из внутренней, тщательно скрываемой тяги к человеческому теплу, я решила считать Кая просто близким человеком. Близким потому, что это слово не такое специфическое, как любовник или друг, и оно может как включать оба понятия, так и сформировать что-то новое.

Близким, потому что я ему все же доверяла.

Близким, потому что у меня больше, в сущности, никого не было.

* * *

— Я хочу, чтобы ты снова улыбнулась. Как тогда, после рассказа про Эсмаила.

— Могу снова рассказать про Эсмаила.

— Не надо. Просто… улыбнись. Ты так редко это делаешь. Что доставляет тебе радость?