Сквозь столетие (книга 1)

— Вы большевик? Большевик. Так это вам боевое задание партии. Вы думаете, что я прежде умел командовать корпусом? А избрали в декабре командиром, и уже три месяца командую. Есть вопросы?

— Нет! — вытянулся Пархом и отчеканил: — Есть командовать ротой, товарищ командир корпуса!

— Ну что? — подмигнул ему Еременко. — Получил нагоняй от Николая Григорьевича! Это тебе не прежний командир корпуса, царский генерал, который теребил бородку и покашливал. Этот покажет, как надо воевать!

Сто километров до Бара преодолели за пять суток. Грязь пудами налипала на сапоги, пушки вытаскивали руками, потому что лошади выбились из сил. Но и это еще не все. Если бы только весенняя распутица служила препятствием! Преградили путь кайзеровские генералы. Они приходили в бешенство от дерзости и упорства корпуса, который ломал все их штабные представления о подобных военных операциях в условиях абсолютно неблагоприятных. За Баром, под Жмеринкой, возле Вознесенска пришлось с боем прорываться сквозь вражеские полки, которые окружили обессиленных кропивянцев и пытались уничтожить их. Свободно вздохнули только тогда, когда возле Долинской неожиданно встретились с группой войск бывшего Румынского фронта, которую вел в глубь страны двадцатидвухлетний красный командир Иона Якир.

События и маршруты походов так стремительно изменялись, что всего и не припомнишь. Девятнадцатый год был уже на исходе. С того времени как по мобилизации пошел на войну в четырнадцатом году, только один раз, недавно, посчастливилось Пархому увидеться с Соней. Она уже пятый год жила у его родных. Там и дочь родила через два месяца после того, как его мобилизовали. В честь бабушки малышку назвали Машей.

Увидел Соню и Машу этой весной. В апреле после освобождения Одессы отпросился на три дня в отпуск на Полтавщину. Пока поездом добрался из Лозовой до Велогора, показалось, что не восемьдесят верст проехал, а тысячи. Хотелось поскорее выскочить из вагона, а там, считай, уже дома, разве тридцать пять верст — это расстояние? Лишь бы только найти кого-нибудь из запорожан, приехавших на базар в Белогор. На его счастье, повстречался с близким соседом. Ни письма, ни телеграммы Пархом не посылал. Какая там почта, в водовороте беспрерывной войны уже и забыли о ней.

Соскочил с брички, подхватил свой вещевой мешок и бегом помчался к отцовской хате — там же Соня и маленькая Машунька, которую еще не видел. Первой встретила его мать. Она как стояла у порога хаты, так и застыла на месте, увидев Пархома, когда он вбежал во двор.

— Сынок! — воскликнула Мария Анисимовна и не могла двинуться с места — неожиданное появление Пархома подкосило ноги семидесятилетней женщине. Он подбежал к ней и крепко обнял. Ничего не говорил, а только целовал и целовал ее, пока из хаты не выбежала Соня и бросилась к нему.

— Пархомко! — громко закричала она.

А он, крепко поцеловав, обнял ее, и так стояли втроем, взволнованные и радостные. Женщины плакали, а он вытирал их слезы.

С огорода подошел отец и сказал так спокойно, словно не пять лет, а пять дней не видал Пархома:

— Может, зашли бы в хату, там же дочечка заждалась тебя, еще не видела своего отца, все спрашивает о тебе. — И, поправив усы, обнял, как умел, давно ожидаемого сына.

— Пойдем, пойдем, Пархомко, — потащила мужа в хату Соня.

Несказанно обрадовалась гостю Машенька. Впервые увидев своего отца, она не отходила от него, нежно гладила пальчиками его пышные усы и все спрашивала, не уедет ли он опять. А Пархом целовал дочь, не мог наглядеться на нее — унаследовала она бабушкины брови вразлет и ее светло-голубые глаза. И этими глазами очаровала отца.

Три дня пролетели незаметно. Рад был, что удалось увидеть и навестить всех родственников. Но опечалила весть о страшной гибели брата Григорки. Так и не успел жениться этот веселый шутник, молодой Гамай. Все собирался привести к родителям на смотрины свою невесту, суженую, да так и не собрался, а потом война, революция, стал партизаном. Их отряд стоял лагерем в чаще козырщанского леса, и как ни искала их гетманская стража, они были неуловимы, потому что местные жители скрывали их, кормили, одевали и своевременно сообщали о готовившихся облавах. Гетманцы окружали лес, искали, шарили всюду и возвращались ни с чем. На облаву приводили роту из Белогора, а после облавы оставался гарнизон пристава Гориновича.

Однако главным врагом партизан был не Горинович, а Жора, мерзкий костромацкий выродок, как называли его запорожане. Его старшего брата, садиста Зюку, который с живых людей сдирал кожу, убили в Полтаве партизаны. А Жоре тогда удалось спастись, спрятавшись под одеялом в постели старой бабки, бывшей служанки матери. Двадцатипятилетний убийца, которого запорожане называли не Жорой, а Жёрой, потому что он сам так шепеляво произносил свое имя, — этот круглолицый, лупоглазый живодер наводил ужас на жителей всей орельчанской округи. Если раздавался стук конских копыт или поднималась пыль на дороге — все знали, что это мчится «дюжина бешеных», банда Жоры.