Сквозь столетие (книга 1)

Эта неделя тянулась дольше, чем полтора года, которые отслужил в Петербурге. А служить еще десять лет. Долго! Но будут счастливые дни встреч с Машей. Вспомнил Полтавщину, домашних, Мотрю. Редко получал письма от нее. Да где уж им быть частыми ласточками, ведь Мотря неграмот-лая, и, чтобы написать письмо, надо просить пьянчужку — писаря сельской управы. А разве может она раскрыть свои чувства и мысли перед этим краснорожим вертопрахом? Писала о том, что не забыла своего сокола, скучает без него и ждет скорого возвращения. Каждое письмо заканчивалось словами: «С тем до свидания, дорогой муж. Любящая жена Матрония».

Никита представлял себе, как тяжело живется Мотре без него…

У старого Гамая тесное жилище. Из сеней справа «большая» комната, четыре сажени вдоль и три сажени поперек. Под стенами широкие деревянные скамьи-лавки. В углу под божницей стол, между стеной и печью нары — дощатый помост, с которого можно взбираться на печь. Тут же слева меньшая, «малая» комнатка, такая, что и повернуться негде. Живет в «малой» старший сын Гамая Ларион с женой и тремя детьми. Ларион и жена спят на нарах, а дети на земляном полу, на ржаной соломе, покрытой груботканой дерюгой, спят вповалку, укрывшись рядном. Всегда так: зимой и летом. А «большую» комнату занимают дед с бабкой, сын Авксентий с женой и пятью детьми и Мотря. Десять человек! Дед и бабка спят на нарах, Авксентий со всей семьей располагается на земляном полу, на соломе, застланной такой же дерюгой, а укрываются вездесущим рядном. Такими ряднами покрывают бричку, когда едут на базар в Белогор, на них же и рожь веют, и пшеницу, и просо. Старший сын Авксентия пятнадцатилетний Саливон спит на пристенной лавке, головой к нарам. А Мотре досталось самое плохое место, узкая лавка у стены, от порога до стола. Примостится она на этом месте, как курица на заборе. Стерегись да берегись, чтобы не упасть. Но хуже другое: каждый, кто выходит ночью по нужде, обязательно толкнет скамью или зацепит за ноги. Все это опротивело ей горше горькой редьки. Плакала, молила бога, чтобы скорее вернул Никиту домой. Хотя и пошла за него по принуждению, да постепенно начала привыкать, как-никак муж он ей. Мало с ним прожила после венчания — всего три месяца. Свекор, видя, как подурнела невестка, подбадривал ее: «Не горюй, быстро пробегут двенадцать лет. Когда-то по двадцать пять лет трубили. А теперь не успеешь оглянуться, а солдаты уже дома».

Ему легко говорить: «Не успеешь оглянуться»! А как молодке прожить эти годы? Что делать? Самое страшное, что в хозяйстве свекра нет для нее работы, приходится ходить в господскую экономию, а там старик управляющий приметил ее и не дает прохода. Трудится она в свинарнике, носит корм, пойло, убирает навоз. А он как будто бы ненароком встречает ее и гундосит: «Зашем типе грясный работ? Зашем типе швайн? Ти дефка красивый, ой как красивый! Пошель в мой дом. Я типе лубить буду. Горнишной пудешь! И тепло, и кушат много».

В свинарнике грязно, на поле во время уборки тоже нелегко работать, и свеклу полоть не сладко, и целый день, согнувшись, сапой тюкать да бурьян вырывать между рядками. Тяжело работать женщинам и девчатам, едва ноги волокут они, возвращаясь вечером домой. Отбивалась Мотря от настырного волокиты, сгорбленного старика, просила не приставать к ней, а он продолжал преследовать ее. То в одном, то в другом месте подстережет и опять за свое. Мотря очень боялась старого ловеласа. И ссориться с ним не хотела, может надругаться.

А тут еще мочи не стало жить в таких условиях, надо было искать какое-нибудь пристанище. Присмотрела возле свинарника маленькую пристройку, похожую на курятник, только чуть повыше, с небольшой лежаночкой и дымоходом. Когда-то давно, еще при крепостном праве, там жил старик сторож. Жил один и зимой, и летом. Соорудил себе лавку — и постель готова. Ежедневно укладывался на ней, подложив под бока старый кожух, а под голову сноп стеблей кукурузы. Мотря упросила деда-свинаря отдать ей эту лачугу. «Да она, дочка, не пригодна для жилья, потолок над головой низкий, надо ходить согнувшись», — отговаривал ее приветливый старик. А когда рассказала ему о том, как ей приходится спать в хате свекра, то дед сказал, что в таком случае пристройка покажется ей дворцом. Сама себе хозяйка! Несколько месяцев наслаждалась в своем «дворце» Мотря, да пришел конец спокойной жизни. Управляющий пронюхал, что Мотря перебралась в это жилище, и замыслил обольстить гордую солдатку. Она ему давно нравилась, белолицая, грудастая, статная.

Однажды в полночь управляющий подошел к пристройке, огляделся, нет ли кого поблизости, и осторожно постучал в дверь. Мотря всполошилась: кто это так поздно стучит в дверь ее потаенного убежища? Отозвалась:

— Кто там? — и услыхала голос гундосого управляющего:

— Ето я. Хотьель поховорить с топой.

Мотря не открыла, а сказала, что утром сама придет к нему в контору.

— Контора нихт, нихт! — уговаривал он. — Я хотель только атин рас уместе поховорить. Я никакой пльохо типе нет.