Сквозь столетие (книга 1)

— А с нынешней твоей жизнью, Машуня моя драгоценнейшая, сестрица моя единственная. Поздравляю тебя и с твоим чудесным мужем — чистым и честным Никитой, и с твоими прекрасными детками. Да, да. Не грози своими стиснутыми кулачками. Повторяю — с прекрасными детками. Завидую, завидую белой братской завистью. Можешь мне поверить, так как это говорит единственный на свете родной тебе человек из незнаменитого, но честного нашего рода Несторовских. Ты тоже принадлежишь к этому роду, так как мой отец и твоя мать родные брат и сестра. Это не высокопарные фразы, глубокоуважаемая госпожа Гамаева…

— Ну-ну, полетел, мой Аверьянушка… Гм! Госпожа!

— Не мешай, Машунечка моя дорогая. Пусть я и употребил такую высокопарную форму обращения, но ты же настоящая госпожа своей жизни, своих чувств. Ты не покорилась коварной и горькой судьбе, постигшей твоих ровесниц, не поплыла по течению…

— Не перехваливай, Аверьянушка, — перебила Маша.

— Утверждаю — не поплыла по течению и повернула свою жизнь в иное русло. Построила ее интересно, по-человечески достойно. И собой довольна, и мужем, и детьми. Вот почему я и называю тебя с уважением — Мария Анисимовна.

— Довольна и ни на что не жалуюсь.

— А я очень переживал за тебя, когда меня арестовали. Если бы нашли хоть какую-нибудь, самую незначительную зацепку, угнали бы и тебя в Сибирь. А такая зацепка была. Помнишь? Я тебе давал на сохранение письмо. В нем лежала написанная Дмитрием Каракозовым прокламация «Друзьям рабочим». В прокламации он призывал народ к революции. Ты даже не спросила, что в том письме. И я гордился своей храброй сестричкой.

— Такая ли уж храбрая?

— Не прибедняйся. Храбрая! Я и Дмитрию сказал, что ты перепрятывала его прокламацию.

— Сказал ему? — затрепетала Маша, и в глазах ее засветилась радость. — И он знал об этом?

— Сказал — и знал.

— Спасибо, Аверьянушка… Ты говоришь, что я поступила храбро. А я… я хотела сделать что-нибудь хорошее.

— И сделала… Не отказалась взять то письмо… Много воды утекло в Неве с тех пор, как мы с тобой покинули Петербург. За это время я многое узнал в Вилюйской ссылке. Хотя жандармы придирчиво вели следствие, но не все узнали, и поэтому немало людей осталось на свободе.

— И что же ты узнал в Вилюйске? — поинтересовалась Мария Анисимовна.

— Сосланные туда в ссылку делились друг с другом новостями. От них мы узнавали то, чего не знают жившие на свободе люди и о чем не пишут в газетах. После следствия доложили царю, что ишутинский кружок московских студентов считал своим учителем Чернышевского.

— И Каракозов был в этом кружке?

— Был. Мне рассказывали в Вилюйске о судебном приговоре по делу Каракозова. Напуганные свободолюбием студенческой молодежи царские приспешники отметили в этом приговоре, что молодые люди заражены социалистическими идеями. Даже записали, что ишутинцы имели целью освободить Чернышевского от каторги.

— Много нового рассказал ты мне, Аверьянушка. Спасибо. А мы тут, живя в глуши, ничего не знаем.

— Могу и еще кое-что рассказать, о чем слышал в Сибири от своих товарищей по ссылке… Митю Каракозова, моего хорошего друга, повесили, а многие ишутинцы погибли на каторге и в ссылке. Но им сочувствуют честные люди и сегодня. Как-то перед арестом Митя рассказывал о преподавателях Пензенского дворянского института, которые одновременно были и учителями в гимназии. О двух он с особым уважением говорил. Эти люди уцелели. Их не тронули жандармы, так как не могли сфабриковать оснований для ареста.

— А кто эти люди?

— Я их никогда не видел, только знаю по Митиным рассказам. Среди любимых учителей студенческой молодежи в Пензе были преподаватель словесности Владимир Иванович Захаров и математик Илья Николаевич Ульянов. Двоюродные братья Ишутин и Каракозов познакомились с этими учителями ближе, когда жили в одной с ними квартире. Каракозов вспоминал, как много им, гимназистам, рассказывал Владимир Иванович о Чернышевском. А математик Илья Николаевич, влюбленный в точные науки — математику и физику, проводил с гимназистами беседы о человеческой честности, о воспитании каждым молодым человеком в себе высокой нравственности. Все ишутинцы, в свое время учившиеся в Пензе, с большим восхищением отзывались и о Захарове, и об Ульянове. Не могу поручиться за достоверность, но мне говорили друзья по несчастью, ссыльные, что жандармы следили за Ильей Николаевичем и даже внесли его в свои списки подозрительных лиц за то, что был близко знаком с преследуемым за вольнодумство Захаровым, и за то, что жил в одной квартире с Каракозовым. Да на наше счастье, кроме этого, никаких письменных доказательств крамольности Ильи Николаевича жандармы не нашли. Впоследствии он переехал в Нижний Новгород, а оттуда — в Симбирск.

Мне сообщили друзья, что Илья Ульянов умер полгода назад. Перед этим он шестнадцать лет был инспектором, а последнее время директором народных училищ Симбирской губернии. Я все собирался поехать к нему и расспросить про Митю Каракозова, да так и не собрался… Что ты опечалилась, Машенька?