Сквозь страх

— Господа! Извольте, господа! Вы недооцениваете моего друга, принижаете его достоинства. Он обладает несколькими достоинствами, можно сказать, даже профессиями. А не только профессией свидетеля. Для него не чужда, между прочим, и профессия медика. Мишель еще и непревзойденный статист. Статист — профессионал по женским шалостям… А сам он — святой. Ну, а святость, господа, это тоже профессия…

— Браво, Луиза! — громко захлопал в ладоши ее кавалер. — Верно сказала, черт побери. Святость — это профессия. Ибо только святой занимает пост евнуха при гареме какого-нибудь шахиншаха.

— На этот ответственный пост евнуха вполне сгодился бы и наш Мишель Тряпкин, — подхватил Валери, страстно прижимая к себе блондинку.

Луиза неестественно передернула, как кукла-марионетка, своими округлыми плечиками и деланно-строго проронила:

— Я со всей ответственностью, друзья мои, дала бы Мишелю рекомендацию на эту должность. Только там в наше время место святым. Только там за святость, как за нужное профессиональное умение, платят.

Пьяная компания разом загалдела от ехидных стрел, выпущенных красоткой Луизой в Мишку Тряпкина. Сквозь броню равнодушия, которая отделяла Измайлова от всего, что кругом происходило, до него дошли лишь последние ее фразы. «За что это она так своего друга-воздыхателя», — лениво подумал Измайлов, поворачивая лошадь на знакомую улицу, на которой жила Дильбара, его любимая девушка. Теперь он уже не слышал ничего — его внимание целиком было приковано к дому, который принес ему немало переживаний. У ворот купеческого дома двигались темные силуэты мужчин. Измайлов отчетливо различил и фигуры хозяина дома, и милиционеров, когда тарантас оказался рядом.

— …Этот бандит побежал туда… — донесся обрывок фразы до Шамиля.

«Похоже, это про меня, — пронеслось в голове у него. — Эдак могут и в деревню нагрянуть за мной; они же знают, где я живу. — И под ложечкой неприятно заныло. — Гады, псы милицейские, настоящих бандитов не ловят, а по наущению богатеев готовы мордой, как плугом, землю переворачивать». Его так и подмывало крикнуть: «Я здесь! Но я не бандит. Это все наглая клевета».

Измайлов не знал, но интуитивно чувствовал, что клевета из чувства мести за униженное больное самолюбие и за испытанный животный страх бывает не менее опасной и вероломной, чем клевета негодяя из страха перед его ответственностью.

— Нет, это так не пойдет, — неожиданно для самого себя вслух произнес Измайлов. Но его слов то ли никто не слышал, то ли не поняли. Лишь красотка Луиза лукаво взглянула на него и неожиданно запела, составив дуэт певице, которая под гитары и скрипки громко тянула, чуть не рыдая, слова песни:

Над твоей могилой соловей поет,
Липа вековая весною расцветет…

Юноша непроизвольно отпустил вожжи, и лошадь, замедлив ход, встала.

Два голоса с соседнего тарантаса взвились над царившим гвалтом. Бас прогромыхал:

— К черту сладкую грусть! Давай, Равиля, спой лучше «Очи черные» или свою «Апипу»[7].

А второй, писклявый, тенор скомандовал:

— Гони! Чего встали?! В милицию в гости захотели…

«В милицию… — вдруг это слово запало в мозгу у Шамиля. — А верно. Надо к ним идти самому. Я сразу докажу, что меня оклеветали, — загорячился он, — что я не вор и не бандит. Это ж и так ясно. Моя добровольная явка будет тому подтверждением. Да-да. Имен так».

— Ба! Да вот он, кажись, сидит, лошадью правит! — донесся знакомый голос купеческого сторожа Никифора, который опять держал в руках дубинку.

— Где? Где? — послышались голоса.

— На тарантасе восседает заместо кучера.

— Быть не может, — отозвался купец, — да это ж казанские барчуки-чиновники. Они сюда нагрянули со строгой ревизией. Проверять приехали. Они у меня вчера в чайхане кутили до утра.

Измайлов хотел было сойти с тарантаса, но за плечи его схватили сразу двое мужчин.

— Куда? — недобро осведомился Валери. — Монету получил. Надо отработать. — И с силой дернул вожжи. Лошадь резко рванула повозку и крупной рысью понеслась по ухабистой грязной дороге.

К Измайлову вплотную придвинулся Мишель и негромко сказал:

— Если я не ошибаюсь, то и к вашей персоне милиция неравнодушна.

Только сейчас Шамиль заметил, что это был единственный во всей этой компании трезвый человек. И он, конечно, слышал, что говорили люди, толпившиеся у ворот купеческого дома.

Шамиль кивнул головой:

— Вы не ошиблись, Мишель. Это скопище у ворот по мою душу. — Заметив на его лице немой вопрос, юноша пояснил: — Подрался… В общем, одному вралю харю набок своротил.

Собеседник Измайлова укоризненно посмотрел на него и заметил: