Сквозь страх

— Уходит?! — растерянно проронил тощий милиционер с аскетическим лицом. — Может, остановится, ежели крикнуть да раз-два стрельнуть. А?

— Да черт с ними, — небрежно, сквозь зубы, обронил другой милиционер, — никуда не денутся. Вот этот ездовой, — кивнул он на Измайлова, — скажет, что нам нужно. А коль не скажет — сам за все будет ответ держать.

— Одного-то из них признали, — уже спокойно добавил стражник, все еще державший юношу за руку. — Так что, ежели шибко понадобится судебному следователю, — съездит за ним в Казань.

— Не смеши, Сидор. Кто же за начальством поедет неудовольствие им доставлять. Получишь от начальничков таких пинков — в глазах заискрится, да еще со службы турнут. Шутка ли: один, кого признали из этой кумпании, — помощник самого военного комиссара округа. Говорят, с самим Керенским якшается.

Милиционеры уселись рядом с Измайловым, вплотную придвинувшись к нему по бокам.

— Эх, кабы дотянуть до законного пенсиона, — заговорил тощий милиционер, берясь за мокрые вожжи, оттого казавшиеся черными, словно их вымазали в саже, — хоть бы тогда оставшийся ошметок жизни прожил в спокойствии. А тепереча уж и вовсе ничего неизвестно, будут ли нонешние-то власти учитывать годы усердной службы в полиции при Николае. Ведь могут и не учесть, а? Ферапонт, как ты думаешь?

— Могут, Сидор, могут. Новые хозяева всегда косо глядят на челядь, оставшуюся от прежних хозяев. Норовят при миновании надобности пнуть в мягкое место и закрыть за ними дверь.

— Я вот и сам так подумываю, — сумрачно отозвался тщедушный милиционер. — За милую душу могут вышибить, ежели что… — И милиционер подозрительно посмотрел на Измайлова: как бы тот не сбежал. Стражник демонстративно расстегнул кобуру нагана, давая понять задержанному, что будет незамедлительно стрелять в случае чего…

— Эх, Сидорушка, Сидорушка, — покачал головой его собеседник, — дожил ты до полного облысения, а так и не уразумел: спокойствия на этом свете не дождешься. Разве что только во сне увидишь. Спокойствие придет вместе с архангелом Михаилом, который явится, чтобы доставить тебя в преисподнюю, в лоно Авраамово.

— Свят, свят, свят, — испуганно перекрестился Сидор, — ты это брось! А то не ровен час — накаркаешь. У меня ведь детки малые. — Худое его лицо с обвисшей дряблой кожей землистого цвета, с седыми усами уродливо перекосилось и вплотную придвинулось к щеке Шамиля. — Я новой власти буду еще усердней служить. Мне все едино, лишь бы хорошо платили да спокойствие чтоб было.

— Опять ты про спокойствие твердишь… — Милиционер по имени Ферапонт отобрал у своего коллеги вожжи и начал горячить лошадь, бить ее по крупу вожжами. Когда повозка стремительно вкатилась на высокий берег, Ферапонт продолжил: — Я хоть и помоложе тебя, но давненько узрел: у каждого человека свои переживания, свои заботы и беды, которые будут его преследовать, как голодные волки дикого оленя, пока не загонят насмерть, пока он не откинет копытки. Ты пойми, Сидор, ежели судьбинушка не подбросит человеку очередную беду али пакость, то он сам ее найдет, сам придумает: будет горевать да кручиниться, ночами не спать, — чего у него-то еще нет, что его соседи живут лучше, что его дружки далеко пошли в жизни, что жена его — тьфу, а его товарищ-зимогор имеет окромя красивой жены еще и пару хорошеньких полюбовниц с полными стройными ножками, что… — милиционер досадливо махнул рукой — да мало ли что еще. И бабы так же… И у них что-нибудь не так. И они переживают… Вот и выходит — человеку нет места на этой грешной земле, ежели он вздумал жить без забот и печали, с ними он повенчан, можно сказать, сызмальства. — Милиционер стегнул лошадь вожжами и тут же направил ее влево, к центру города. — А ты Сидор, — милиционер неприятно захихикал, — захотел спокойствия. Ишь чего захотел…

Измайлова в эти минуты беспокоила не столько мысль о наказании его за преступление, которое он не совершал, сколько неприятная догадка, осенившая его: богач Алафузов, заправила всей этой теплой компании, использовал его в качестве громоотвода! Он ему и лошадей-то доверил потому, что был уверен: милиция, гнавшаяся за ними, сидевшая у них, как говорится, уже на задних колесах, обязательно прихватит его на обратном пути, и вся вина падет на него, на новоиспеченного извозчика. Этот толстосум рассчитал и другое: лошадей милиция вернет хозяину. «А меня — в тюрьму, — грустно подумал Шамиль. — Они, конечно, не признаются, что сбили офицера. Поэтому во всех грехах обвинят меня. Кругом гады! Кругом сволочи!» — вдруг поднялась у него в душе волна горькой обиды, которая стала разрастаться, заполняя все его существо. Горечь обиды, переполнив его, выплеснулась наружу слезами, которые бежали по щекам, смешиваясь с каплями воды, стекавшими со слипшихся сосульками мокрых волос. Озноб, словно приступ малярии, неожиданно вселился в него. Только сейчас он ощутил, как было холодно. Неприятная дрожь, казалось, добралась до самых кончиков волос; затем его начало колотить.

— Чо ты? — подозрительно скосил глаза на юношу моложавый милиционер. — Припадошный, што ли?