Сквозь страх

— Придуривается, — ответил за арестованного тщедушный стражник, — кому же охота ответствовать по законам-то.

«Может, рвануть мне от этих псов? — подумал Шамиль, глядя на высокие заборы, которые темной непроницаемой стеной громоздились по обе стороны неширокой дороги. — Не успею перемахнуть через забор. Подстрелят, как козленка, это уж точно. Вытащить ему наган из расстегнутой кобуры — секундное дело, и полетят вдогонку семь пуль с близкого расстояния. И надо быть слепым, чтобы не попасть».

Измайлов пытался унять дрожь, но это оказалось ему не под силу. «Да, — мелькнула у него мысль, — любой необдуманный шаг, излишняя доверчивость с непорядочными людьми — и жестокий удар судьбы. Вернее сказать, дубина собственной глупости достает тебя по хребту, да так, что можешь и не разогнуться, не подняться больше».

Лошадь резко повернула в какой-то грязный переулок, и тягостные мысли на время покинули Измайлова. Он только сейчас заметил, что осенние сизовато-серые сумерки, насыщенные влагой, оттого казавшиеся маслянистыми, быстро сменились на черноту ночи, и сквозь темные облака уже поблескивали россыпи звезд. Ветер донес со стороны реки запах дыма. Тщедушный милиционер задрал кверху острый подбородок, понюхал, как ищейка, воздух и высказал догадку:

— Кажись, пароход чадит…

— Вроде этого, — нехотя отозвался второй стражник, погоняя лошадь.

«Сейчас, наверно, сидит этот Алафузов у себя на пароходе, в тепле, сладко закусывает да посмеивается, — огорченно подумал Шамиль. — Как же правильно говорил отец насчет общения с богатеями! Он ведь часто повторял: „В неистовых стремлениях к обогащению человеку быстрее и легче всего удается стать подлецом, чем богачом, а реже — тем и другим одновременно“. А ведь и верно! Ох как верно! Что ни богач — то подлец. На сделанное добро — отвечает гадостью. Этому купцу Галятдинову вернул лошадь, а он?! Богача Алафузова, можно сказать, вытащил из пиковой ситуации — ведь запросто мог свернуть себе шею, — а он меня за это подставляет на мушку наганов милиционеров за грехи, за проделки своей пьяной компании. Озвереть можно от обиды. Выходит, прав был Сократ, когда призывал делать добро в меру, ибо и оно в ином случае превращается в зло».

— Приехали, гражданин, — официальным холодным тоном объявил Измайлову один из милиционеров. — Давай-ка, извозчик, топай в дежурку.

Шамиль молча слез с тарантаса и тихо спросил, понуро глядя себе под ноги:

— Офицера сильно поранили?

— Да уж шибче некуда, — отозвался в темноте все тот же голос, — коли совсем не дышит. В общем, переселился в небесное царство.

— И что же за это причитается? — поинтересовался юноша, и в животе у него неприятно заныло.

— А то, дружок, — со злорадством отозвался тщедушный милиционер, вытаскивая из кобуры наган, — что по законам военного времени за убийство полагается маленький расстрельчик, ежели будет установлено, что ты это сделал умышленно.

— Это преступление подпадает под свод законов Российской империи?.. — спросил вконец обескураженный юноша.

— Империи, чай, уже нету, — важно, с назидательными нотками, произнес моложавый милиционер. — И законы нынче другие. А остальное тебе объяснит судебный следователь.

Дежурный милиционер — лопоухий мужчина средних лет с длинными тонкими темными усами, как у домашнего сверчка, молча выслушал рапорт старшего наряда, Ферапонта, и коротко распорядился:

— В камеру. Утром препроводите к следователю.

Для Измайлова наступили самые тяжкие дни жизни: его обвиняли в преднамеренном наезде на полковника — начальника Чистопольской школы прапорщиков, которую в это время перевели в Казань. Нашлись и свидетели, которые сразу же «признали» в Измайлове того самого извозчика, что правил лошадью во время наезда на полковника. Никакие доводы обвиняемого юноши следователь и слышать не хотел. «Нет более глухого человека на свете, чем тот, кто не хочет ничего слышать», — печально подумал Шамиль. Единственное, что сделал следователь по его просьбе, — это связался с Казанью. Но оттуда пришло неутешительное известие: Алафузов и еще кто-то сообщили, что они наняли за деньги извозчиком молодого парня, то есть Измайлова, и он неотлучно правил тарантасом, под колеса которого и попал офицер. По их словам выходило, что этот полковник хотел остановить повозку, а нанятый извозчик не подчинился его требованию, а нарочно погнал лошадь прямо на потерпевшего.

Эта наглая клевета страшила Измайлова, и он поначалу с горячностью доказывал свою невиновность. Но потом к нему незаметно пришло безразличие, и юноша лишь изредка вяло отвечал на многочисленные вопросы. И когда Шамиль узнал, что купец Галятдинов подал на него жалобу, в которой приписывал ему разбойное нападение на его дом, он совсем замкнулся.