Сквозь страх

Конечно, в эти страшные минуты ожидания смерти, когда воля у многих людей парализуется, особенно у неокрепших душ, он меньше всего думал о том, как плохо знает человек сам себя. И представление о степени познания самого себя почему-то особенно явственно раскрывается в критические моменты жизни. Но это представление о самом себе и критическая оценка собственных поступков вспыхивает в сознании как молния, как озарение и тут же почти совсем исчезает, оставляя слабый след, ибо одна горестная мысль вытесняет другую, а переживания черными тучами наплывают одно на другое.

Эта ночь для Измайлова была как кошмарный сон, кои он видел в детстве, когда однажды заболел малярией с температурой под сорок, при которой реальность смешивалась со страшными, словно потусторонними видениями; когда ты попадаешь то в раскаленную печь ада, то голым в сугроб, то в пасть самому дьяволу, медленно смыкающему крокодильи челюсти, то на вершину ледяной горы, пронизываемой всеми студеными ветрами, откуда нечистая сила вскоре сбрасывает в пропасть. Шамиль падал с койки на пол, когда метался в горячечном бреду. И сил встать, перебраться в постель у него не оставалось: все забирал дьявол. И на этот раз, когда зверски избитый Измайлов, мечась в бреду, упал с нар на холодный пол, он не мог встать.

ГЛАВА IV КОНТРРАЗВЕДЧИКИ ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА

Вместо эпиграфа

Власть деспотического правительства и власть безрассудного сумасбродства — абсолютно одно и то же по своей сути, как две схожие могилы, ибо обе эти власти одинаково успешно хоронят в одной могиле чаяния и интересы народа, а в другой — все подлинные моральные ценности человеческого общества. А на этих могилах махровым цветом буйствуют оголтелая демагогия и ложь, подхалимство и чиновничья продажность, вопиющее беззаконие и несправедливость, попрание элементарных прав и свобод и прочая мерзость, возведенная в ранг государственной политики. И лишь изредка через весь этот чертополох произрастают ростки честности и порядочности, у отдельных должностных лиц.

Рано утром ни свет ни заря скрежетнула железная дверь тюремной камеры, где находился Измайлов, и на пороге появился офицер в чине капитана и двое сопровождающих его конвоиров. Офицер оценивающе осмотрел сырую камеру без единого окна, потянул носом тяжелый воздух, пропитанный кровью заключенного, который, казалось, бездыханно лежал поперек нар, и вышел в коридор.

— Приведите арестованного в кабинет следователя, — тихо распорядился капитан, точно боялся разбудить его, и важно, как гусак, высоко подняв голову, неторопливо зашагал в конец коридора.

Старший конвоир с лычками на погонах торопливо зашептал всему напарнику-надзирателю:

— Ох, чуял я, ето самое, шо дельце-то здеся особливое. А то ить вчерася ежели б бабахнули етова волчонка, нас самих бы севодня, ето самое, к стенке…

Законодательная неразбериха, возникшая в период правления в России Временного правительства, с новой силой воскресила царство произвола, особенно на периферии. Многие царские законы, на коих ранее покоились, как на железных столбах, трон, императорская власть, оставались незыблемыми, во всяком случае, их никто официально не отменял. Вместе с тем правительство Керенского издавало свои законы, в том числе и по судебному производству, однако многие вопросы в этой сфере были не урегулированы. Судебно-следственные чиновники на местах трактовали эти пробелы законодательства всяк по своему: кто восполнял пустоты в новом законодательстве прежними, императорскими законами, кто руководствовался сугубо своей совестью, кто личными корыстными интересами.

Путеводным указателем для следователя Серадова, лихорадочно гнавшего дело Измайлова, был личный интерес. Этот могучий движитель человеческих поступков — интерес пробудил в Серадове старым как мир, но верным способом: крепко позолотили ручку. Это сделал один тип по имени Сёма. Именно он в тот вечер сидел на облучке шикарного тарантаса вместо кучера и лихо правил лошадью. В тарантасе не хватало места для всей подгулявшей компании, и Сема проявил инициативу: вызвался под общий возглас одобрения на время стать извозчиком.