— Это, милок, ничего не меняет, — отрезал контрразведчик ледяным голосом, и слабая надежда на торжество справедливости у Измайлова быстро рухнула, как детская песочная избушка. — Вы могли свернуть на Николаевскую. Ведь судя по материалам дела ты не знаешь города и в нем почти не ориентируешься. Или ты уже хорошо знаешь Чистополь?
— Нет, не знаю.
— Вот видишь! Напрашивается и другой вопрос: почему ты, трезвый человек, подсаживаешься к пьяной компании. Разве нормальный человек пойдет на это? Вряд ли. Я сам, например, на это не пошел бы. Да мало ли что они до тебя наделали, каких дров наломали в городе. Ведь присоединяясь к ним, ты уже помимо своей воли перелагаешь часть грехов этой компании на себя. Делишь их вместе с ними. У пьяных компаний редко когда не бывает грехов. Как правило, грехов у них хоть отбавляй. Вряд ли кто вспомнит в пьяной компании, с какого ты, милок, часа или минут в тот вечер к ним присоединился. Жизнь показывает, в подобных случаях участники таких попоек никогда ничего не вспоминают путного для чужака. Наоборот, они стараются, словно сговорившись, — а иногда и специально сговариваются, — все свои грехи свалить на незнакомца. И я уверен, милок, что вряд ли кто из них подтвердит твою невиновность.
Капитан закурил сигару и, глубоко затянувшись, продолжил:
— Хотя ты и сам, милок, небезгрешен. Вон сколько свидетелей говорят о твоем разбойном нападении на дом купца Галятдинова…
— Они все врут, — перебил его юноша.
Мулюков встал с табурета, скрипнул сверкающими хромовыми сапогами и заметил, словно не слышал возражения обвиняемого.
— Раз сам грешный, криминальный, то и чужих подобных грехов не боишься. Поэтому ты и примкнул к этой сомнительной компании. Тут простая логика. — Контрразведчик сел на табурет, как на коня, широко расставив ноги. — Сколько они заплатили тебе за услугу?
Измайлов хотел было сначала спросить у него, что он имеет в виду под «услугой», но передумал и коротко обронил:
— Пять рублей.
— Всего-то? — брови капитана поползли вверх. — Не может быть!
— Господин капитан, при личном обыске у меня изъяли все, что было. Кажется, эти деньги были приобщены к делу…
Мулюков полистал дело и недовольно сказал:
— Нет тут никаких денег. И процессуальных бумаг об их изъятии нету. — Капитан понял, что их прибрали к рукам тюремщики или, всего скорее, сам следователь Серадов. — Кстати, кто тебе дал деньги?
— Мишель.
— Мишель? Это еще что за иностранец?
— Он, кажется, не иностранец. Это его так компания называла. А так, как я понял, зовут его Мишкой.
— А фамилия?
Измайлов вспомнил фамилию не сразу, а когда она пришла ем на ум, энергично выпалил:
— Тряпкин. Его фамилия Тряпкин. По образованию, как я слышал, медик. Он из Казани.
— Значит, Михаил Тряпкин тебе дал деньги? — повторил капитан, то ли уточняя, то ли запоминая это имя.
— Да-да, он самый…
— А Сёму знаешь? — осведомился контрразведчик. — Разве не он тебе дал деньги за исполнение обязанностей извозчика?
— Сему не знаю. И денег он мне никаких не давал, — торопливо ответил Шамиль. — Вообще в той компании никого не называли этим именем.
Контрразведчик еще долго задавал всякие вопросы, уточнял интересующие его детали и потом в заключение сказал:
— Вот что, Измайлов, я все, что ты здесь наговорил, проверю. В этом не сомневайся. Если наврал — пеняй на себя. А коли нет — твое счастье, что я прибыл вовремя: избежишь смерти.
— Значит, сегодня суда не будет? — с дрожью в голосе спросил Шамиль.
— Нет, не будет. Но запомни, милок, что тебе в лучшем случае причитается тюрьма за разбой.
Маленький, толстый капитан встал, потянулся, хрустнув суставами, и как колобок покатился на коротких маленьких ножках к двери и позвал конвоиров. Когда Измайлова увели, Мулюков присел к столу и, подперев ладонью подбородок, уставился своими небольшими раскосыми глазами в зарешеченное окошко, через которое виднелись часть высокого забора с колючей проволокой да серое непроницаемое небо, принесшее с утра дождь со снегом. Но капитана меньше всего в эти минуты волновала погода. Просто у него была давнишняя привычка смотреть в окошко и думать, анализировать складывающуюся ситуацию. А она, как он понимал, была непроста.