Сквозь страх

То, что его подставили под удар два этих молодца, капитан не сомневался. И в эти дни его душила, как астма, не обида на этих темных прощелыг, а досада на самого себя, на свою дурость: ведь он дал возможность этим тыловым ничтожествам торжествовать, праздновать гнусную победу над ним, боевым офицером. А этот тупица полковник Кузьмин поверил подсунутой ему туфте и сбросил маску лощеного интеллигента с дипломатическими вывертами. Три дня тому назад, перед командировкой в Чистополь, полковник Кузьмин, сделав ему внушение, отстранил от проведения одной заманчивой операции, которая обещала выход на агента-связника. Мулюков понимал: полковник будет попросту выживать его, создавая трудности по службе и обвиняя при любом удобном случае во всех грехах, в том числе и тех, в которых нет его вины. И он теперь больше думал о том, что ему делать дальше: проситься на фронт или же немного подождать, потерпеть. Ведь могут же этого дряхлого мерина наконец-то шугануть из его теплого, уютного стойла, где он не работает, а находится в постоянной сладостной дремоте. Всем же очевидно: не тянет уж больше, не под силу ему тащить тяжелую поклажу контрразведки целого военного округа. Есть же в отделе сильные мужики со светлыми головами. Вон хотя бы взять подполковника Иванова. Чем не начальник? Этот бы гору свернул. А какой человечище! Нда… Такие люди почти всегда в стороне. Заняты второстепенными делами. А жаль! И все потому, что нет руки да лишний раз не склонит свою гордую голову в почтительном поклоне перед сильными мира сего. Да, так уж повелось исстари, с незапамятных веков: талантливые люди обычно уповают на свой талант, на свою способность вершить большие дела, полагая, что этого вполне достаточно, чтобы достичь поставленной цели, чтобы утвердиться в жизни. Но жизнь чаще всего посрамляет таких легковеров-оптимистов. Они-то как раз и терпят поражения на государственно-чиновничьей службе, потому как не придают значения такой экипировке, как угодничество, услужливость, подхалимство, лесть. Этим подлым арсеналом оружия прекрасно вооружена серость, бездарная посредственность, удачно заменяя тем самым отсутствующий талант. Услужливая, льстивая серость в основном и достигает высоких постов. Так было, так и есть. Но Мулюков верил, что в будущем так не будет. Он объяснял такое уродливое положение сохранившейся еще феодально-царистской психологией в сознания людей. Но сам он не хотел делать карьеру на государственной службе. И после окончания войны собирался уйти из военной контрразведки. Голубая его мечта — стать преподавателем на юридическом факультете Казанского университета и заняться уголовно-правовой наукой.

Но это, как был убежден Мулюков, все находится за синими далями да за высокими горами. И в ближайшие годы он не рассчитывал дойти до желанной цели. Капитан, прикидывая и так и сяк, приходил к одному и тому же выводу: безголовое Временное правительство не закончит войну в ближайшие год-два. По крайней мере, Мулюков не чувствовал, что Австро-Венгерская и Германская империи выдохлись и вот-вот рухнут от полного истощения. Скорее наоборот, Россия не выдержит, надсадится. Ведь кругом была разруха, голод подползал к людям страшным чудовищем. В стране свирепствовала невиданная инфляция. Вот уже с июля месяца, когда началось подавление ранее провозглашенных свобод, Мулюкова не покидало ни на один день ощущение, что государственная машина мчится к бездонной пропасти и скоро вдребезги разобьется. Он допускал, что это правительство падет не только от ударов извне, но, главным образом, вследствие внутренней борьбы между политическими партиями. Сам же капитан не принадлежал ни к одной из них. Ему представлялось наиболее справедливой позиция большевиков. Но чья партия возьмет верх в этой непростой ситуации, он не знал.

Часа в четыре пополудни в зарешеченное окошко кабинета, где копался в бумагах капитан Мулюков, полезли длинные тени, словно темные руки ночных привидений, которые хотели незаметно выкрасть остатки скудного осеннего света. Перечитывая заявление купца Галятдинова, капитан не заметил, как в его неуютном помещении воцарились сумерки. Лишь после того, как буквы начали расплываться, он оторвался от бумаги. «Э-хе-хе… А этот Измайлов к делу о гибели полковника не подходит ни с какого бока, — подумал контрразведчик. — Во всяком случае, никак не сходится время».

Мулюков сопоставил время, когда погиб полковник Кузнецов, — это было в 19 часов, и время, когда Измайлов покинул двор купца Галятдинова, — 19 часов 35 минут. Это время значилось в заявлении купца. Это подтверждалось и милицией, прибывшей к Нагим-баю через десять минут. (В рапорте милиционеров значилось 19 часов 45 минут).