Сквозь свинцовую вьюгу

— Есть другой путь, — сказал Шмельков, внимательно вглядываясь в карту, — идти в обход. Он, правда, на два километра длиннее, зато безопаснее и вернее.

Мы столпились вокруг карты. Рядом с Мерефой голубел эллипсовидный кружок озера, дальше заштрихованный четырехугольник — совхоз «Коминтерн», справа от совхоза змейкой вилась пестрая ленточка железной дороги. От нее до Утковки недалеко.

Меня назначили в головной дозор. Иду впереди «ядра» на расстоянии видимости: пятнадцати — двадцати метров. Подморозило. Вокруг снежная целина. Через час вдали показались расплывчатые контуры строений. Это усадьба совхоза. Я почему-то убежден, что в совхозе нет гитлеровцев. Зачем немцам занимать этот крошечный поселок, расквартировываться в нем?

Подхожу к крайнему домику. Он не жилой: окна снаружи заколочены досками, на дверях — замок. Даю ребятам сигнал следовать дальше.

В начале поселка вырисовывается силуэт какого-то длинного барака. Не разберешь — не то конюшня, не то коровник. Я осторожно подошел к нему, прислушался, сделал шаг вправо и провалился по пояс в снег. Вероятно, угодил в кювет или яму. Взгляд мой упал на дорожное полотно. Я обомлел: на нем отчетливо обозначались свежие следы кованых немецких сапог! В голове сумятица мыслей. Влопался! И в это же мгновение слух мой различил чужие голоса. Фашисты были совсем рядом, где-то за углом конюшни. Лежу в снегу затаив дыхание. Может, не заметят: мой белый маскхалат делает меня невидимым на снежном фоне. Ну а если заметят? Что ж, буду драться, как дрался мой командир. И еще посмотрим, чья возьмет!

Голоса и скрип приближаются. И вот буквально в двух шагах от меня прошли два немецких солдата. Прошли хлестко, постукивая каблук о каблук: на улице изрядный морозец. Шаги и голоса затихли. Я подполз к своим.

Шмельков укоризненно пожал плечами:

— Вот тебе и нет немцев. Это же патруль прошел. Сейчас, на таком холоде, много не напатрулируешь.

И амуниция у них, сам небось видел, какая: шинелишки на рыбьем меху, сапожишки. А то бы... В каждом доме, видать, ночуют.

По обе стороны улицы тянулось десятка два одноэтажных домиков, похожих друг на друга, как братья-близнецы. Было немного жутко: каждую минуту нас могли обнаружить. Втайне я ругал себя за опрометчивость в оценке обстановки. С чего это мне взбрело в голову утверждать, что в совхозе нет немцев? Ведь такая моя беспечность могла кончиться трагически для всей группы.

— Гранаты надо бросать. — Зиганшин показал рукой на окна домов. Сидя на снегу, он настороженно следил за улицей.

— Чего ты этим добьешься? — возразил Шмельков. — Немцы тревогу поднимут. Перестреляют нас, и задание не выполним. Надо вот что: осторожно проскочить по поселку, а потом выйти к линии. Только смотреть в оба!

Вытягиваемся цепочкой, стараясь ставить ноги беззвучно, бежим по обледенелой, скользкой улице. Пять белых ночных призраков: Шмельков, Лыков, Зиганшин, Лухачев и я. Отчаянно колотится сердце.

Но вот и окраина. Минуем последние домики. За поселком сразу же начинается темная чаща орешника. Можно передохнуть. Сидим, смеемся сами над собой: вот было попали! Дольше всех не может прийти в себя Лухачев. Он и здесь боязливо оглядывается, держит наготове автомат. В этом худеньком, тщедушном пареньке еще много угловатости, неловкости и мало военного. Шапка глубоко надвинута на глаза, маскхалат велик, висит мешком. «Ничего, — думается мне, — в разведку походит, за «языком» поползает и таким еще славным разведчиком будет».

Снова в пути. Позади остались кустарник, лощина. Перед нами высокая железнодорожная насыпь. С трудом карабкаемся по ее крутому скользкому склону. Наконец взобрались. Усаживаемся на рельсы. Справа в темноте угадывается расплывчатая громада железнодорожного моста.

Прикрывшись полой маскхалата, Шмельков включил фонарик, определился по карте. Оказывается, Утковка совсем рядом. До нее не больше трехсот метров. Прислушались. Со стороны станции слышен рокот моторов, свистки паровозов. Вероятно, в Утковке немцы.

Часы показывали без четверти три. Только что мы собрались идти к станции, как Зиганшин зашептал:

— Черный человек!

Действительно, со стороны Утковки на железнодорожном полотне обозначился силуэт человека. Он приближался к нам.

— Я останусь здесь, на полотне, — вполголоса скомандовал Шмельков, — а вы ложитесь вдоль насыпи.

Мы поняли, что задумал старший сержант. Он был одет в форму немецкого разведчика. Как и все мы, знал с десяток немецких фраз. Но сейчас мне почему-то показалось, что он их забыл, и я шепотом наставляю его:

— Так и скажи немцу, когда подойдет: «Ихь бин ауфклэрэр»[5]. И долго с ним не рассусоливай.

Шмельков, сев на рельсы, хитровато подмигнул:

— С фрицем-то я поговорю...

Еще раз оглядываю командира: в своей трофейной масккуртке он здорово смахивает на немца.

Затаив дыхание, ложимся вдоль насыпи. Наверху все отчетливее и громче, как удары маятника, стучат по шпалам сапоги.