Сквозь свинцовую вьюгу

Спрашиваем друг друга, почему промазали немцы? Ведь стоило только на какой-то миллиметр поднять прицел... Потому ли, что мы мчались по пересеченной местности и в нас трудно было целить? Или потому, что в экипажах самоходки сидели неопытные юнцы, только недавно прибывшие на передовую? Туго сейчас у Гитлера с кадрами...

Коваленко, остановив лошадей, отпрягает пристяжную. Во время обстрела ее ранило несколькими пулями. Из ран сочится кровь. На снегу алеют пятна. Раненую трясет мелкой дрожью. Она сразу же ложится на снег, судорожно хватает ноздрями воздух. Большой фиолетовый глаз печально глядит на солдат.

Коваленко сумрачно произносит:

— Сгинула на боевом посту.

Несколько секунд он стоит неподвижно, потом берет автомат и, поставив его на одиночный выстрел, всовывает в ухо лошади. Раздается глухой треск. Лошадь вздрагивает, вытягивается и затихает.

Коваленко отходит в сторону и говорит как бы сам с собой, ни к кому не обращаясь:

— Фашиста проклятого в упор могу из пулемета зризать, а вот животину жалко.

Мы знаем, что гитлеровцы этой зимой расстреляли в селе его жену с ребенком.

Спешим в Огульцы. Бодро бегут кони. Впереди, на взгорье, дорогу пересекает заяц. Шмельков вскидывает автомат, прицеливается. Заяц, перевернувшись, падает в снег. Подбираем, кладем в розвальни. Ощупывая мягкие, еще теплые заячьи бока, Лыков усмехается:

— Славное жаркое будет!

Зиганшин глядит с укоризной:

— Зачем стрелял? Зайцу жить надо...

Лухачев машет на него рукой:

— Эх ты, жалобщик! А зайчатина — первое блюдо.

Вот и Огульцы. По сторонам мелькают приземистые, в снежных шапках хаты. Шмельков спешит в штаб.

На Северном Донце

С марта по июль 1943 года рубежом между нашими и немецкими войсками был Северный Донец. До войны мне не раз приходилось бывать в этих живописных местах Придонья. Какие славные девичьи песни звенели тогда над зеленой речной гладью! Теперь эта река стала пустынной и зловещей. На ее правом берегу среди пестрой густой зелени скрыты немецкие дзоты, пулеметные гнезда, артиллерийские батареи. Изредка отсюда с воем летят мины. Черный, удушливый дым стелется по обожженной, израненной земле.

Наша дивизия передана 57-й армии и находится в составе Юго-Западного фронта. На левом берегу Донца, на месте сожженной деревни Хотомля, протянулся передний край нашей обороны. Гвардейцы надежно вгрызлись в землю: окопы, блиндажи, пулеметные амбразуры.

На фронте — затишье. Но разведчики продолжают свое трудное дело. Днем долгими часами, сидя в прибрежных камышах, ведем наблюдение, всматриваемся в зеленую громаду правого берега. Ночью на утлой лодчонке пытаемся переправиться туда. Сколько неудач! Вот предательски вспыхнула ракета — и опять зашелестели в темноте мины. Тяжелый удар! Пенные фонтаны воды вздымаются кверху. Все летит к черту! Подготовка к поиску начинается сызнова. С пустыми руками возвращаемся в подразделение.

Вместо погибшего лейтенанта Берладира нами командует старший лейтенант Д. М. Неустроев. Новый командир в прошлом учитель, и это чувствуется в его обращении к бойцам. Он нередко называет нас по-школьному — «ребята», хотя кое-кто из нас значительно старше его. Стройный, подтянутый, старший лейтенант не терпит неряшливости, считает это недисциплинированностью, разгильдяйством.

— Я так и знал, — сумрачно отвечает он на рапорт Шмелькова о том, что поиск не удался, и, взглянув на расстегнутый ворот гимнастерки старшего сержанта, добавляет: — В следующий раз перед докладом приводите себя в порядок. Небритый, пуговица оторвана. На кого вы похожи? Пришить пуговицу и побриться.

В начале апреля в роту из госпиталя вернулся Борис Эрастов. Ребята окружили его, посыпались шутки:

— Ну как, вынули из тебя фарш?

— И дырки залатали?

— Все в полном ажуре, — ответил Борис, — кожа у меня теперь дубленая, непробиваемая.

А «языка» все же удалось захватить, но не нам, а разведчикам группы сержанта Казакевича. Это был первый пленный, взятый на правобережье Донца. Здоровенный, рыжий, он жадно хлебал суп из котелка и, угодливо оглядывая солдат, улыбался:

— Гут, гут, руссиш!

Черноволосый, богатырского сложения Арсентий Авдеев насмешливо сказал:

— Сейчас «гут» говорит, кланяется, ручным сделался. А когда брали, вдвоем с Баклановым еле осилили. Кулаки в дело пустил, лягался, как жеребец.

— Героя вам надо дать за такой подвиг, — насмешливо пожал плечами Шмельков. — Смотрите, какого приволокли. Вместо пожарной каланчи можно поставить.

Чувствуется, что у Шмелькова, добывшего в зимних поисках немало «языков», сейчас задето самолюбие.

— А ты не горюй, Лешка. — Сержант Казакевич добродушно хлопает товарища по плечу. — «Языков» этих у немца сколько хочешь.

Мне не терпелось узнать, как же этот рыжий попался разведчикам, да еще в таком трудном месте — на правом берегу Донца.