Сквозь свинцовую вьюгу

Повернувшись к сидевшему позади него начальнику штаба полковнику Степанову, толстому и добродушному человеку, комдив что-то вполголоса говорит ему. До нас долетают обрывки фраз:

— Пустить разведчиков вперед... Не можем мы двигаться вслепую... Передайте майору Рахманову... Пусть готовит группу...

Дальше пошло как в сказке. Минут через десять к нам подкатила полуторка. В кузове ее установлены два спаренных пулемета. Лейтенант Денисенко дерзко встряхнул чубом:

— Теперь с ветерком газанем! Мигом немца догоним!

В кузов машины уселось пятнадцать бойцов: одиннадцать разведчиков, два пулеметчика и два сапера. Вздымая клубы серой пыли, машина понеслась по проселку. По сторонам мелькают березовые рощицы, аккуратно сложенные пирамидами кирпичики торфа, хатки с соломенными крышами — обычный белорусский ландшафт. В ушах звенит ветер. На каждом перекрестке дороги саперы выбрасывают наружу фанерную дощечку с надписью: «Хозяйство Корчикова».

Вдали, на лысом взгорье, словно игрушечные, рассыпались хаты села Осиничи. «Как бы там на немца не напороться!» — с тревогой подумал я. Но машина не сбавляет скорости.

— Газуй, Ваня, газуй! — слышен из кабины голос лейтенанта.

Выезжаем на центральную улицу. Машину окружила толпа крестьян. К нам тянутся десятки рук. По русскому обычаю, седобородый старик преподносит бойцам на вышитом рушнике каравай хлеба и чашечку с солью. Приняв хлеб-соль, лейтенант троекратно целуется с крестьянином. Из глаз старика катятся слезы.

— Вот, дождались своих. Не чаяли и свидеться... Вчера он тикал, окаянный...

Нас наперебой приглашают белорусские крестьянки:

— Да вы, хлопцы, хоть борщу нашего отведайте. В хату загляните.

Но разве сейчас до обедов? Снова мчатся навстречу малахитовые перелески, поля, чуть тронутые желтизной, одинокие хатки, хутора.

В одной из деревень нас предупредили:

— Будьте осторожны, хлопцы. Немец только сегодня утром ушел отсюда на Кривичи.

До Кривичей всего шесть километров. Дорога гладкая, укатанная, как асфальт. Высунувшись из кабины, Денисенко показывает в сторону деревушки:

— Теперь смотреть в оба!

Машина набирает скорость. Сквозь заднее оконце кабины гляжу на спидометр: 65... 70... 75 километров. Впереди сквозь зелень садов забелели хаты. Уже хорошо можно различить на выбеленной стене какого-то барака темные контуры штабелей торфа. Между ними мелькнули одна, другая человеческие фигурки. Немцы!

Автомашина мчится с бешеной скоростью. Стрелка на спидометре перевалила за 80. Того и гляди, сорвет с головы пилотку. Справа от дороги вырос ветхий, покосившийся домишко. Окраина Кривичей. Водитель затормозил.

Выйдя из кабины, лейтенант быстро распорядился:

— Старшему сержанту Пустынцеву захватить с собой пять бойцов и прочесать восточную окраину. Старшему сержанту Рыженкову — западную. — И, неожиданно улыбнувшись, спросил: — Не подкачаем, сибирячки?!

Рассыпавшись цепью, осматриваем каждый дом, сарай, палисадник. Вот впереди двое немцев, выскочив из избы, бросились наутек к лесу. Обернувшись, один из них приложил к животу приклад автомата. Ударила короткая очередь.

— Ну, погоди, стервец! — Давыдин, присев на колено, прицелился и выстрелил вдогонку. Один фашист рухнул на землю. Другой поднял руки. Давыдин подбежал к нему и занес над головой приклад автомата. Фашист съежился, закрыл лицо руками.

— Лешка, опомнись! Лежачего не бьют! — закричал Лыков и схватил товарища за руку.

Тяжело дыша, Давыдин отер рукавом лоб:

— Эх ты, благодетель! Да их всех в распыл надо!

Наша машина в центре Кривичей.

— Тра-та-та... Тра-та-та! — бойко отстукивают пулеметы, установленные в кузове. Немцы в панике удирают. Около четырех десятков гитлеровцев захвачено в плен. Сейчас их конвоируют по проселку в тыл. Все они грязные, обносившиеся, давно не бритые. Эх и хорошим же уроком был для них Сталинград! Всюду и везде мерещатся им «котлы», окружение, дуло русского автомата. Вот и спешат поскорей унести ноги. От наших передовых частей успели они драпануть на целых 65 километров!

Над головой блеклое от зноя небо. Настоящее пекло! Но откуда этот противный ноющий звук? Я взглянул вверх и обомлел: в светлой лазури парил черный самолет. Нет, неспроста прилетел, разбойник!

Идет третий час пополудни. В небе опять пустынно и тихо. Внезапно тишина разорвалась пронзительным воем и свистом. Из-за леса на бреющем вынырнули три «мессершмитта» и, поливая деревню ливнем пуль, сделали три захода.

Забегаем в хату, прячемся где попало. С резким стуком и хрустом стальные шмели впиваются в деревянные стены, в печку. Падает на пол отбитая штукатурка.

Лыков забрался под лавку.

— Братцы! — Голос Андрея смешливый, неунывающий. — Вот попадет в тебя какая-нибудь шалопутная пуля — прямо под лавкой в боженькино царство попадешь. Спросят: где погиб славный гвардеец Лыков? Сказать стыдно: в избе, под лавкой.

После третьего захода «мессеры» улетают. С улицы прибежал запыхавшийся Давыдин:

— Лейтенанта ранило!

Во дворе, рядом с окопчиком, лежит наш командир. Лицо его сразу поблекло, осунулось, иссиня-черные прядки волос свалились на лоб.