Сквозь тернии

— У его мачехи темно-рыжие волосы… но потом он узнал, что никакая она не мачеха, а просто любовница.

Даже со своего отдаленного места я слышал, как участилось мамино дыхание. Она взяла Барта на колени, но видно было, что она боится его.

— Милый, кто тебе сказал это слово? Ты ведь не знаешь, что значит «любовница»?

Барт неподвижно смотрел в пространство, будто видел там кого-то.

— Однажды жила прекрасная и стройная леди с темно-рыжими волосами… Она жила с отцом мальчика, но не была за ним замужем… А отец даже не интересовался, жив ли мальчик или уже нет…

Мама выдавила из себя улыбку:

— Барт, я вижу, что ты настоящий поэт. Я вижу стройность в твоих фантазиях, а со временем появятся и рифмы…

Барт скривился, метнув на нее свой темный взгляд:

— Презираю поэтов, музыкантов, артистов, танцоров! Она поежилась. Я тоже.

— Барт, мне надо тебя спросить, и ответь мне искренне. Что бы ты не ответил, тебя не станут наказывать. Ты сделал что-нибудь с Клевером?

— Кловер ушел. И не станет жить в моем новом собачьем домике.

Она сбросила Барта с колен и стремительно ушла. Потом вспомнила о Синди и побежала забрать ее. Я подумал, что она все сделала неправильно — и к этой мысли меня привели глаза Барта.

Как с ним случалось всегда, так и на этот раз: после своей злобной «атаки» Барт устал, захотел спать и улегся без обеда. Мама как ни в чем не бывало улыбалась, смеялась и наряжалась, чтобы поехать на торжественный обед в честь назначения папы главным врачом госпиталя.

Я провожал их, стоя у окна, и видел, как папа торжественно повел маму к машине. Когда они приехали домой, было что-то после двух ночи. Я как раз только заснул, но услышал их разговор в гостиной.

— Крис, я совсем не понимаю Барта, как он живет, почему он так разговаривает, почему так смотрит на меня… я боюсь собственного сына, и меня это огорчает.

— Успокойся, родная, — обнял ее папа, — я думаю, что ты преувеличиваешь. Если эти задатки разовьются в Барте, то он вырастет великим актером.

— Крис, я слышала, что последствием перенесенного тяжелого заболевания с температурой бывает повреждение умственной деятельности. Может так быть, что после этой истории у него что-то сдвинулось в мозгу?

— Кэтрин, ты же знаешь, что Барт прошел тест успешно. И не думай, что мы дали ему этот тест оттого, что у нас появились подозрения. Все пациенты, у которых была высокая температура в течение длительного срока, должны пройти через него.

— Но ты не находишь ничего необычного?

— Нет, — с уверенностью ответил папа, — он просто маленький мальчик с огромным количеством эмоциональных проблем, и мы, взрослые люди, должны помочь и понять его.

Что он имеет в виду?

— Но у Барта все есть! Он совсем не в тех условиях, в которых росли мы! Разве мы не делаем, что можем для его счастья?

Видно было, что мама не удовлетворена его готовыми ответами. Я ждал продолжения разговора. Но мама сидела молча. Папа хотел, чтобы она пошла спать — так я расценил его поцелуи ей. Но она сидела неподвижно, погруженная в свои мысли. Глядя куда-то на свои босоножки, она заговорила о Кловере:

— Я уверена, что это не Барт сделал. — По-моему, она больше пыталась убедить сама себя своими словами. — Так мог поступить только садист. Помнишь, была статья о событиях в зоопарке? Кто-то из этих людей увидел случайно Кловера… — Она замолчала: и ей, и мне было известно, что на нашей дороге крайне редко встречаются незнакомцы.

— Крис, — с выражением страха в лице продолжала она, — сегодня Барт рассказал мне что-то дикое. О каком-то маленьком мальчике, которого запирали в шкафах и на чердаке. Потом уже он поведал мне, что имя этого мальчика — Малькольм. Откуда он может знать о нем? Кто мог назвать ему это имя? Крис, не думаешь ли ты, что Барт близок к разгадке нашей тайны?

Я вздрогнул. Значит, есть что-то, чего я о них еще не знаю?

Значит, и в самом деле существует какая-то ужасная тайна.

Я чувствовал ее приближение: видимо, Барт чувствовал тоже.

ЗМЕЯ

Солнце играло в прятки с туманом. Я сидел в саду один. И смотрел на глубокие рубцы на своем колене. Папа предупреждал, чтобы я не соскребал коросты — иначе рубцы останутся навсегда; но какое мне дело: навсегда — не навсегда? Я начал осторожно приподнимать кончики корост. Мне было интересно, что под ними? Не увидел ничего, кроме розового мяса, которое снова готово было кровоточить.

Солнце, наконец, победило и полилось горячими лучами мне на голову. Поджаривает мозги. Не хочу, чтобы мои мозги поджарились. Я отодвинулся в тень.

Голова начала болеть так, будто вот-вот расколется. Я закусил нижнюю губу, чтобы выдавить кровь. Мне не очень больно, но днем она распухнет так, что мама забеспокоится. А это хорошо. Наконец-то, забеспокоится обо мне.