Сквозь тьму с О. Генри

Тогда, когда он стоял у двери моей камеры, я думал не о его провинностях, а о той неувядающей дружбе, которой он меня дарил. Я поддался обаянию его неспешной, тихой речи. Словом, он снова очаровал меня, как и в тот знаменательный день, в дрянной гондурасской забегаловке.

Но когда он ушёл, в мои счастливые воспоминания вдруг вклинилась неприятная, раздражающая мысль: я был здесь уже четыре недели, и Портер это знал. Все в кутузке знали об этом. Что-то он не торопился меня навестить. Я на его месте примчался бы к нему при первой же возможности.

А что же Портер? Он был в тюрьме на особом положении, ведь до того, как поступить в банк, он работал аптекарем в Гринсборо. Такая профессия и сопутствующий ей опыт дали ему возможность занять завидную должность аптекаря в тюремной больнице. У него было множество привилегий, делавших его жизнь в заключении не столь горькой: хорошая кровать, приличная еда и относительная свобода. Почему же он так медлил с визитом?

Ну да, конечно, он был очень занят, знаю. И наверняка ему не хотелось просить охранника о поблажке. Его бы сильно уязвил отказ от этих ничтожных людишек, по своему развитию и уму стоящих куда ниже его. Может, он просто ожидал подходящего случая, чтобы увидеть меня?

Я всё понял позже, когда получше узнал Билла Портера. Теперь-то я понимаю, почему он тогда так медлил. Какое же страшное унижение испытал О. Генри, стоя у двери в мою камеру — ведь тем самым он признавал себя таким же преступником, каким был я! Портер знал, как глубоко я его уважаю, и для его гордости не было сокрушительнее удара, чем встретить меня, будучи уже не джентльменом, а таким же каторжанином, как и я.

Глава XV

Проходили недели, а Портер не появлялся. Обещание помочь в получении места при больнице, где еда была получше, а постели — почище, освещало жизнь надеждой, и даже отвратная баланда, казалось, стала вкуснее. Я был уверен, что Портер сдержит своё обещание, но постепенно эта уверенность поблекла и сменилась горьким негодованием: должно быть, он забыл обо мне. Похоже, что на меня всем плевать. Меня начало грызть сознание того, что Билл, как и многие другие, те, кому я в своё время помог, оказался столь же неблагодарным.

Я не знал, что он всё это время хлопотал по моим делам, не покладая рук; не подозревал, как много препятствий ему пришлось преодолеть. И решил помочь себе сам. Я сделал попытку сбежать из тюрьмы. Меня поймали, сунули в одиночку, а потом я предстал перед судом.

Дик Прайс, с которым я подружился здесь, в тюрьме, попытался облегчить мою участь. Дик получил пожизненный срок. Я как раз сидел на скамье перед дверью в комнату заместителя начальника, а Дика провели мимо меня.

— Вы посадили Дженнингса в карцер за попытку к бегству. Это я дал ему напильники. Он новичок, связей никаких, где ему знать, что почём. Бежать-то я его надоумил! Вот меня и наказывайте.

Дик говорил нарочито громко, словно бы давая мне наводку. Никаких напильников я от него не получал, и ничего про мои замыслы совершить побег он не знал до тех пор, пока на меня не настучал один конокрад.

Тут меня вызвали к заместителю начальника.

— Ну и как тебе твоё новое жильё? — спросил он с издёвкой. Это он про карцер. — А я разузнал, где ты добыл напильнички.

— Дик Прайс здесь ни при чём.

— А я и не думал, что он при чём. Дик — парень что надо. Он здесь уже и не упомню, как давно. Так что давай, колись, а я уж тебя отблагодарю.

— Не могу.

— Ты должен.

— Не могу!

— Господь свидетель, я тебя заставлю говорить!

Я понял, чтó он имел в виду, и чуть не взвыл от ярости и отчаяния.

— Господь свидетель, не заставите!

— Эй, охрана! Возьмите-ка этого субчика и задайте ему семьдесят пять!

Только тот, кто побывал в чреве этого ада, кто видел ручьи крови, струящиеся из тел несчастных, раздетых догола и закованных в кандалы узников, видел, как их избивают до такого состояния, что они превращаются в ни на что не годную груду хлама — может понять всю глубину оскорбления и унижения человека, подвергаемого порке.

— Только посмей раздеть меня и избить на лохани — и если я останусь в живых, то приду и перегрызу тебе глотку, грязная сволочь!

Заместитель отшатнулся бледный от бешенства. Словно обезумев, я набросился на него. Охранники было кинулись ко мне, но внезапно остановились, будто наткнувшись на невидимый барьер. Если бы кто-нибудь из них дотронулся до меня хоть пальцем, я разорвал бы его в клочья.

Да я лучше дал бы себя убить на месте, чем подвергнуться этой ужасной пытке! Я слишком часто видел её: по крайней мере дважды в неделю заключённых вытаскивали из карцера и хлестали до потери сознания в камере для наказаний. Другим давали «выпить воды», да так, что их лица превращались в кровавую маску, а стены содрогались от их диких криков.

Подвал, где всё это происходило, располагался как раз под больницей, так что когда я шёл в отдел перемещений, то мог заглянуть туда. Три недели назад одного человека забили, растянув на лохани, до смерти. Воспоминание об этом страшном зрелище преследовало меня всю жизнь.