Сквозь тьму с О. Генри

Я вернулся в слесарку. Тяжелее работы в тюрьме не было. Подрядчики с воли платили государству что-то около 30 центов в день за наём людей. Если ты не выполнил дневную норму, тебя сажали в карцер. Дважды за три дня Маленького Джима, негра, «напоили водой».

Делалось это так. Через шланг с узким носком — всего четверть дюйма в диаметре[25] — струя воды под давлением в шестьдесят фунтов[26] направлялась прямо на заключённого. Сила удара была колоссальной. Голову несчастного накрепко привязывали, а струя воды, твёрдая, как сталь, била ему в лицо — в глаза, в ноздри… Давление заставляло его открыть рот. Мощный поток устремлялся через глотку в желудок и буквально разрывал его на части. Никто не мог выдержать такую «поилку» дважды и остаться в живых.

Тем утром Маленький Джим прошёл мимо моего верстака.

— Мистер Эл, они снова дали бедному Маленькому Джиму воды, — прошептал он, сделал шаг, свалился на пол и алый фонтан ударил из его рта. Ещё до того, как его доставили в больницу, Маленький Джим умер.

После этого утра я стал конченым человеком. Все надежды и упования испарились. Но Билл Портер спас меня.

Он послал мне сообщение по «тюремному телеграфу»: оно шло от одного узника к другому и наконец мне украдкой прошептали в ухо:

— Не падайте духом. Я хлопочу за вас. Приходит новая метла.

Глава XVI

«Новая метла» — значит, в тюрьме будет новый начальник, и, как следствие, вся администрация обновится. В подобное время, в ожидании перемен, тюрьму всегда трясёт, как в лихорадке.

Я работал в слесарке. К моему станку подрулил надзиратель и жестом поманил меня за собой. Есть что-то невыразимо зловещее в приглушённых голосах и тихой, неслышной походке обитателей тюрьмы. Не промолвив ни слова, даже не зная, куда меня зовут, я отправился за надзирателем.

Подходя к вещевому складу, я понял, что уже не являюсь заключённым четвёртого разряда. Надзиратель спросил:

— Ты как, сможешь сыграть на тубе в воскресенье? Тебя переводят обратно в оркестр.

Музыканты в тюрьме — редкость. А я был одной из главных нот в оркестре до того, как меня швырнули в одиночку.

В воскресенье состоится официальное вступление в должность нового начальника, соберётся человек семьсот гостей. Начальник произнесёт речь для тысячи семисот заключённых. Мы, музыканты, будем развлекать гостей.

Проходя через кабинет капеллана по дороге в библиотеку, где собирался оркестр перед выходом на подиум, я увидел Билла Портера — как всегда, исполненный достоинства, он стоял у двери. Однако выглядел он чем-то озабоченным, даже, можно сказать, подавленным. Он поздоровался со мной.

— Полковник, вы выглядите совсем неплохо. Слава Богу, им понадобился тубист. — Он понизил голос и зашептал: — Сдаётся мне, что вы, кающийся грешник, впали в религиозный экстаз. При конторе капеллана имеется одно вакантное место. Вы как насчёт чтения молитв? Сильны?

Не знаю, чему я обрадовался больше: что есть возможность вырваться из слесарки или что Портер сохранил мне преданность, тогда как я подозревал, что он бросил меня в беде.

— Билл, клянусь дьяволом!.. Читать молитвы! Да я ещё и не на такое способен, только бы вырваться из слесарки!

Знал бы он, сколько мы молились, прося небесные власти избавить нас от ужасной работы по контракту!

Портер улыбнулся.

— Полковник, никогда не думайте, что я о вас забыл. Поверьте, я всеми мыслями был с вами каждый раз, как из подвала доносились крики какого-нибудь бедолаги.

Я взглянул на него, удивлённый явно ощутимым надрывом в его голосе. Его губы дрожали, а лицо посерело.

— Не могу. Ещё немного — и не выдержу, — сказал он.

За всю свою жизнь Портер выразил свою ненависть к существующей пенитенциарной системе всего несколько раз, и это был один из таких моментов. А ведь он знал об ужасающих злодеяниях, творящихся здесь, больше, чем какой-либо другой узник.

Портер был ночным аптекарем в больнице уже полтора года. Он видел изломанные, исковерканные тела, которые приносили из подвала, тела людей на грани смерти, запоротых, запытанных водой или замученных на дыбе. Он видел, как врачи борются за жизнь этих несчастных, только затем чтобы их потом опять мучили, пороли и пытали.

А когда какой-нибудь узник на пороге безумия делал попытку покончить с собой в своей камере, Портер был вынужден всегда сопровождать тюремного врача и помогать ему спасать жизнь заключённого. Подобные попытки случались чуть ли не каждую ночь и очень часто увенчивались успехом.

Конечно, сравнительно с другими принудительными работами в тюрьме, труд в больнице был не так физически тяжёл, но никакая, даже самая изнурительная работа не могла изранить сердце такого человека, как Портер, больнее, чем этот постоянный контакт с человеческим горем.

Он зачастую приходил в почтовое отделение и сидел там часами — бледный, безмолвный, отчаявшийся человек. Даже в дни блистательного успеха в Нью-Йорке Портер никогда не мог отрешиться от встающего за его плечами мрачного призрака тюремных стен.