Сквозь тьму с О. Генри

Замученный был моим другом и одним из самых выдающихся узников нашей тюрьмы. Он был интеллигентен, отличался изысканностью речи и манер. Специализировался на краже самоцветов, причём украл множество самых великолепных драгоценностей, и целая армия детективов так и не смогла установить, где же находится краденое. Ювелиры сулили тысячи долларов в награду тому, кто вернёт им бриллианты. Но ни самый тяжёлый приговор, ни самое страшное наказание не принудили этого человека выдать местонахождение украденных драгоценностей.

В нашей тюрьме сидел тогда один издатель, приговорённый за убийство другого издателя — из конкурирующей газеты. Этот молодчик родную мать продал бы, лишь бы урвать себе кус побольше. Он втирался в доверие к заключённым, выведывал их тайны и стучал, куда следует. По какой-то необъяснимой причине, возможно, из-за одинакового уровня развития интеллекта, они с Бриллиантовым Вором подружились.

Как-то утром газеты вышли с кричащими заголовками — украденные драгоценности нашлись! Тайна Бриллиантового Вора перестала быть тайной.

Вся тюрьма всколыхнулась от подозрений и слухов. Мы понимали: так это дело не останется. И ждали.

Но Бриллиантовый Вор не говорил ничего. Любопытство никому не давало покоя, и в каждой камере, в каждом корпусе звучали одни и те же вопросы:

«Кто настучал?»

«Что произошло?»

Вскоре ответ был получен. Внезапно был совершён столь жестокий акт мщения, что каждому стало ясно, кто предатель. Как-то в один прекрасный день Бриллиантовый Вор прокрался по коридору, в руке у него была бутыль. Он точно рассчитал время и оказался у двери издателя как раз тогда, когда тот входил в свою камеру.

По всему коридору разнёсся страшный крик, жуткий, выматывающий душу вой. Издатель распростёрся на полу, всё его лицо было опалено и распухло от вылитой на него страшно едкой карболовой кислоты, а один глаз вытек. Когда он выписался из больницы, он бы крив на один глаз, лицо его представляло собой один сплошной ком плоти, изрезанный ужасными шрамами. Так выяснилось, что это он завоевал доверие Бриллиантового Вора и предал его.

«Семьдесят пять» — так называлось наказание, назначенное Бриллиантовому Вору за нападение на своего собрата-заключённого. Вор был высоким, стройным мужчиной, элегантным и мускулистым, словом, обладал красотой мраморной статуи.

Тюрьма — не то место, где можно что-либо сохранить в тайне. Меньше, чем за час вся кутузка знала, что теперь Вору достанется по полной. Я шёл из отдела перемещений и по дороге заглянул сверху в проём лестницы, ведущей в подвал. От Вора, привязанного поперёк большой лохани, с ногами, завёрнутыми под неё, а руками, растянутыми поверху, уже оставалось одно лишь кровавое месиво.

Он не издал ни единого стона. Нужно было быть чудовищем — а охранники, проделывая подобные процедуры сотни раз, таковыми и становились — чтобы продолжать избивать это измочаленное тело тяжеленными палками с острыми, как бритва, краями. Кожа была содрана и сквозь окровавленное мясо белели кости. Он уже давно потерял сознание, но безжалостное избиение длилось и длилось.

Палачи остановились. Через полчаса Вор пришёл в себя. Его снова вздёрнули. Заместитель начальника вперился в него взглядом.

— А ну давай, раскаивайся! — загремел он. — Говори, что будешь соблюдать правила!

Изуродованная, истекающая кровью жертва, человек, который не мог ни стоять, ни говорить, поднял серое, с печатью смерти лицо. После долгого молчания с уст его сорвалось хриплое проклятие:

— Да….…. я его, жаль только, что и второй глаз ему не выело!

Они снова растянули его на лохани и забили до смерти. Переломанные кости, изувеченная плоть… Они работали палками, пока в лохань не свалилась бездыханная, бесформенная масса.

Вот что значило «семьдесят пять» в каторжной тюрьме Огайо в 1899 году.

И эти люди называли убийцей меня — меня, который никогда не совершал преднамеренного убийства! Я стрелял, да, — метко и быстро, но только ради самозащиты. Я был бы чудовищем, если бы убивал так, как они — подло и грязно.

Если бы этот палач-заместитель осуществил свою угрозу, он бы сдох, как собака, и он это знал.

Меня понизили в ранге до четвёртого разряда, обрядили в чёрно-белую полосатую робу, присоединили к группе узников, находящихся под особо строгим надзором, и отправили работать по контракту в тюремную слесарную мастерскую.

Лишение свободы, изоляция, жесточайшая дисциплина совсем лишили меня присутствия духа. До меня не доходили никакие вести. Никто не приходил ко мне — не разрешено. Ни газет, ни книг — не разрешено.

Тогда я симулировал болезнь — лишь бы дать о себе знать Портеру.

Тюремный коновал измерил мне температуру. Билл вышел из аптекарской. Разговаривать со мной ему не разрешалось. Но сам его внешний вид говорил о многом. На лице его отражались горечь, печаль и заботы. Он кивнул мне и отвернулся. Я понял, что он пытался сделать для меня что-то, но ему не удалось. Не в его силах было помочь мне.