Сквозь время

– Мама, все хорошо. Да, меня проведут, – и Селестина вопросительно ни без надежды взглянула в томные глаза Витторио, но увидела в них легкое недоумение и щепотку интриги. Она выключила свой дешевый телефон и посмотрела на парня: они оба глядели друг на друга, не совсем понимая, что между ними творится. Все трое продолжили беседу по теме, ранее поднятой Виолеттой. Подруга из кожи вон лезла, чтобы краше выглядела ее речь, половина которой выдуманная. Что не сделаешь для того, кто застрял в твоем сердечке? Витторио и Селестина думали о своем, более чем-то важном, нежели глупые рассказы о животных.

Виолетта действительно была влюблена в этого парня, это было ясно каждому, а вот о подобных чувствах со стороны Селестины догадаться могли только единицы, такие как независимые художники или опытные любовники.

Сгущались сумерки. Трое подростков уже шли по улице, которая обнимала дом Виолетты. До ее обители оставалось только одно препятствие, перейти дорогу. Они замедлили шаг, ведь Виолетта ни на минуту не хотела оставлять парня, тем более, с Селестиной, ведь она подозревала ее в том же преступлении, что совершила сама. Наша главная героиня, напротив, шаг пыталась ускорить, чтобы доказать самой себе, таков ли Витторио, как изначально возник у нее в голове, или все же она чрезмерно его возвысила.

Парень попрощался с Виолеттой и двинулся далее по улице с нашей сероглазой, его дом находился чуть дальше. Подруга никак не показала свое волнение или дурное предчувствие уходящим, но Селестина сердцем ощутила прилив ее ревности. поначалу они двигались бесшумно, безмолвно: девушке было неловко поддерживать с ним беседу, впервые оказавшись с ним наедине, таким изысканным, интересным и недоступным во всех отношениях. Более всего Селестину Корелли пугала отверженность со стороны того, кто ей дорог, кого она по-настоящему любит. Но он молчал, и девушка не собиралась так продолжать дальше: она решилась взять дело в свои руки и разболтать его, так весело и непринужденно что-то рассказать, навалить на него волну новую, – попросту сделать все, чтобы не выдать свои страхи и истинные желания. Но у нее это не совсем выходило: он был другим, таким отрешенным, задумчивым меланхоликом.

«О, да, он видит больше, просвечивает насквозь всю реальность, ничто не ускользает от его внимания, и мои чувства к нему, наверное, тоже… Но, но у него есть девушка… Да что там, серая мышь! Она безвкусная, бесцветная, наверняка глупая. Да как он вообще мог выбрать ее, эту черно-белую дурочку? Неужели он слеп? Нет же, он с ней только для того, чтобы делать кого-то счастливым, чтобы его кто-то любил искренне, просто и скучно. Между ними нет страсти, это однозначно. Я чувствую, какие они разные и не подходящие. Ему нужно больше, выше… ему нужна я! Ведь я ближе ему, чем все эти люди, Виолетта, друзья, девушка, они все посторонние. Я чувствую его, я хочу его, и только его»

С Селестиной Витторио действительно был другим, он не притворялся, не выдавал глупые шутки и высказывания, которые обычно преподносил публике для своих личных целей. Селестина не была его целью, и поэтому стараться принимать себя за иного, за более глубокое, чем он являлся, ему не требовалось. И девушка содрогалась от перехватывания его случайно взгляда, от легкого небрежного касания, от едва ощутимого ветерка, исходящего от движений Витторио. Да, она влюбилась, подобно маленькой дурочке, в свой собственный образ, в свои ожидания и даже веру в то, что с ней он иной по той причине, что она ему ближе остальных, что она ему тоже нравиться. Но неужели и в Селестине было что-то спрятанное для него, раз с ней он нисколько не притворялся? Разве никто более во всей Бьелле не имеет таланта так мастерски оголять естественность в других, вырезать из жалкого куска деревяшки чудесную фигурку? Неужели Витторио и есть та уникальная струна арфы, которую никто не способен правильно настроить? Ошибка ли это или должен прийти человек в его жизнь, единственный способный это сделать? Конечно, Селестине хотелось видеть в этой роли себя, ибо только она в этом неподчинении, несгибаемости под общий мир имела талант не только видеть в людях все самое прекрасное, подобно матери, но и жить этим, всей душой утопая в своем собственном построенном мире, отрицающем все остальные и саму реальность. Только Селеста могла обратить всю простоту, пыль и даже грязь в чистейшую светлую сферу, от которой разрастались бы цветы и доносилось благовоние. Оголить душу могут только художники и писатели, все остальные или производные им или способы достижения успеха.

– Витторио, я так сказала матери, чтобы она успокоилась. Не стоит меня провожать, я сама смогу дойти, – они прошли мимо развилки их путей, ведущей к ее дому и к его.

– Прекрати. Я проведу, – ответил он.

До чего же он благороден, подумала Селестина. Ей было немного дурно от того, что она буквально сама напросилась на этот поступок, но она старалась не забивать голову подобной чепухой, пока они бредут по бесшумным улицам ночной и даже немного привлекательной Бьеллы.