Сквозь время

IV. 1940

«Самое страшное в мире…»

Самое страшное в мире —
Это быть успокоенным.
Славлю Котовского разум,
Который за час перед казнью
Тело свое граненое
Японской гимнастикой мучит.
Самое страшное в мире —
Это быть успокоенным.
Славлю мальчишек Идена,
Которые в чужом городе
Пишут поэмы под утро,
Запивая водой ломозубой,
Закусывая синим дымом.
Самое страшное в мире —
Это быть успокоенным.
Славлю солдат революции,
Мечтающих над строфою,
Распиливающих деревья,
Падающих на пулемет!

X. 1939 г.

Дождь

Дождь. И вертикальными столбами
дно земли таранила вода.
И казалось, сдвинутся над нами
синие колонны навсегда.

Мы на дне глухого океана.

Даже если б не было дождя,
проплывают птицы сквозь туманы,
плавниками черными водя.

И земля лежит как Атлантида,

скрытая морской травой лесов,
и внутри кургана скифский идол
может испугать чутливых псов.

И мое дыханье белой чашей,

пузырьками взвилося туда,
где висит и видит землю нашу
не открытая еще звезда,

чтобы вынырнуть к поверхности, где мчится

к нам, на дно, забрасывая свет,
заставляя сердце в ритм с ней биться,
древняя флотилия планет.

1940

194… г

Высокохудожественной
строчкой не хромаете,
вы отображаете
удачно дач лесок.
А я — романтик.
Мой стих не зеркало —
но телескоп.
К кругосветному небу
нас мучит любовь:
боев
за коммуну
мы смолоду ищем.
За границей
в каждой нише
по нищему,
там небо в крестах самолетов —
кладбищем,
и земля вся в крестах
пограничных столбов.
Я романтик —
не рома,
не мантий, —
не так.
Я романтик разнаипоследних атак!
Ведь недаром на карте,
командармом оставленной,
на еще разноцветной карте
   за Таллином
пресс-папье покачивается,
   как танк.

«Я вижу красивых вихрастых парней…»

Я вижу красивых вихрастых парней,
что чихвостят казенных писак.
Наверно, кормильцы окопных вшей
интендантов честили так.

И стихи, что могли б прокламацией стать

и свистеть, как свинец из винта,
превратятся в пропыленный инвентарь
орденов, что сукну не под стать.

1941

«Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!..»

Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!
Что? Пули в каску безопасней капель?
И всадники проносятся со свистом
вертящихся пропеллерами сабель.
Я раньше думал: «лейтенант»
звучит «налейте нам».
И, зная топографию,
он топает по гравию.

Война ж совсем не фейерверк,

а просто — трудная работа,
когда —
   черна от пота —
     вверх
скользит по пахоте пехота.
Марш!
   И глина в чавкающем топоте
   до мозга костей промерзших ног
   наворачивается на чеботы
   весом хлеба в месячный паек.
   На бойцах и пуговицы вроде
   чешуи тяжелых орденов.
   Не до ордена.
   Была бы Родина
   с ежедневными Бородино.

Хлебниково — Москва

26. XII. 1942 г.

Григорий Левин Слово о поэте и друге