СквозьК...

Что мне импонирует в «гуру», так это его свобода от существующих общественно-литературных лагерей – и от западников, и от славянофилов. Галерея крестов и складней, иконы, Библия, курсы по древнерусской литературе и Достоевскому в Литинституте, борода – вот, казалось бы, и готов портрет почвенника 70–80-х, адепта «исконно-посконности». К этому блюду Циолковский с Федоровым и Хлебниковым в небольших дозах – как перец с солью. Но рядом – Пикассо, Маяковский, Норберт Винер, двоюродный дед Кедрова Павел Челищев, Андрей Белый… и кто только еще не бывал на Артековской!

Еще мало что изменилось, в основном были какие-то ожидания… И осень–зима 1985–86 гг. в отношении стали прорывом.  Мне кажется, первым таким событием, которое показало, что перемены начинаются, стало столетие Хлебникова в октябре 1985 года, открывшее длинную череду столетних юбилеев деятелей Серебряного века. Для нас это был личный праздник: мы считали Хлебникова своим, а себя – его. Кедров, как сказали бы формалисты, литературно канонизировал Велимира в статье «Звездная азбука Велимира Хлебникова». Отношение к нему мы проецировали на себя.

К юбилею вышло несколько книг. Воспользовавшись одной из них как поводом, К.А. напечатал в «Новом мире» статью-рецензию, которую редакция забавно озаглавила «Столетний Хлебников». Это было событие вдвойне: о Хлебникове тогда писали мало, еще меньше печатали Кедрова. Но самое главное: с этим праздником связано мое воспоминание о первом легальном, официально разрешенном вечере Кедрова – первом, разумеется, в моей жизни.

Не помню, где это было; не то в районе старого МГУ, чуть ли не на одном из его факультетов, не то в Историко-архивном. Помню лишь: мы целой командой движемся от павильона станции метро «Проспект Маркса» мимо Музея Ленина, и Женя Даенин хорошо поставленным командирским голосом решительно обращается к прохожим: «Выворачивайтесь в марше!» Прохожие отшатываются, но не выворачиваются. Длинная аудитория, скучные столы из прессованных опилок. Это еще не поэтический вечер – Кедров рассказывает только о Хлебникове. Но мы, посвященные, знаем: на самом деле речь о космической переориентации, о метакоде, метаметафоре и выворачивании.

Примерно в это же время – 90 лет Даниилу Хармсу. Вечер в Музее Маяковского. С той поры, как его закрыли на реконструкцию в связи со строительством третьей «лубяной избушки», я там ни разу и не был. Приходится покрутиться по вечерним переулкам, пару раз ткнуться туда, куда попасть не хотелось бы. Вечер длинный, в меру солидный, хотя и не засушенный. Ведет его Мариэтта Чудакова. То, что Кедрова пригласили выступить, – факт его явного общественного признания. На том вечере в Музее Маяковского я, привыкший видеть в обэриутах абсурд и озорство, услышал от Кедрова нечто поразительное. В миниатюре «Сундук» герой, залезая в сундук, неожиданно оказывается вне его. С ним, объяснил Кедров, происходит выворачивание из этого мира через смерть в другой мир: «Значит, жизнь победит смерть неизвестным для меня способом». Через несколько лет, изучая иврит, я узнал, что слово Nora означает одновременно и «гроб», и «шкаф».

В ноябре 1985 года я впервые на дне рождения у Кедрова. Много народу, о многих уже слышал. Вот небольшая женщина с широко открытыми, как будто наивными глазами и такой же наивной, неторопливой манерой речи – Лера Нарбикова; Кедров часто про нее говорил. Она читает отрывок из романа «Равновесие света дневных и ночных звезд», в котором неразличимы прямая и обратная перспективы языка. Я никогда еще не видел на русском языке больших произведений в такой стилистике примитива; наверное, именно так писали бы ожившие куклы, одну из которых словно напоминает Лера.

С чего начались лично для меня поэтические вечера кедровского круга? Серый декабрьский день 1985-го, какой-то боковой вход в Министерство иностранных дел. Неслыханное дело – Кедрова, Кацюбу, Ходынскую, еще кого-то пригласили выступать в МИДе! Это можно было приравнять к государственному перевороту! Кедров, конечно, пригласил кучу своих – и… никого, кроме выступавших, не пустили.